Я задремала, и перед глазами поплыла череда похожих друг на друга снов. Вот я приезжаю в Пекин, начинаю поиски и встречаю кого-то, кто вызывается отвести меня к Вей-Веню. Сначала это сотрудник гостиницы — по его словам, он знает, где Вей-Вень, и ведет меня по узким переулкам и оживленным улицам. Мы бежим, он впереди, а я за ним. Я наталкиваюсь на людей и время от времени теряю своего проводника из виду. Наконец я догоняю его, но он вырывается. От ужаса я не могу дышать… Тут я проснулась. В следующем сне моей помощницей стала продавщица из магазина. Дальше все повторилось. Она говорит, что отведет меня к нему. Мы идем по бесконечному лабиринту улиц, где солнце прячется за небоскребами, а уличные продавцы то и дело пытаются нас остановить. Женщина бежит так быстро, что я отстаю и понимаю, что потеряла единственный шанс увидеть сына.

Потом я оказываюсь в каком-то другом месте. Это праздник, устроенный в саду. Может, этот сон мне подсунули воспоминания? Тепло, на мне летнее платье. Я — ребенок и пришла на какой-то праздник наподобие выпускного. Мы едим печенья, сухие, с яичным порошком и почти без жира. И водянистое мороженое, искусственное, но все равно вкусное. Я потею, холодное мороженое обжигает горло.

Несколько девочек водят хоровод и поют, песня разливается по саду, громче и громче, некоторые голоса чистые и звонкие, другие — слегка капризные и немелодичные, какие часто бывают у детей. Я стою в тени и смотрю на девочек.

Лакомства на столе становится все меньше. Кое-кто из детей то и дело подбирается к столу и хватает печенье. Я вижу Дайу, мою одноклассницу, с маленькими, глубоко посаженными глазами. На ней голубой брючный костюмчик с короткими штанишками, а волосы собраны в хвостики. Черные туфельки блестят на солнце, и мне кажется, что Дайу в них жарко. Она подошла к столу с угощениями, выбрала большой кусок торта, положила его на тарелку, взяла вилку и вернулась к своим родителям.

Теперь возле стола стоит другой ребенок. Мальчик. Вей-Вень. Мой Вей-Вень. Что он здесь делает? Он тоже берет кусок торта. Большой кусок, еще больше, чем у Дайу.

И уходит.

«Нет, — думаю я, — только не торт. Не бери его!»

Но Вей-Вень уже исчез. Толпа смыкается, и Вей-Вень с тарелкой в руках исчезает, однако потом появляется вновь, в другом месте. Нужно догнать его, пока он не успел откусить кусок торта. Нельзя, этот торт есть нельзя. Нет, нельзя. Теперь я — взрослая, такая, как в жизни, и я спешу за ним, бегу, расталкиваю людей, вот он, прямо передо мной, но опять исчезает, снова появляется, и опять его нет. Людей вокруг становится все больше и больше.

Его красный шарф превращается в далекую точку в толпе.

И Вей-Вень вновь пропадает.

Я проснулась, когда поезд приехал на темный обшарпанный вокзал. Пекин.

Мы сидели в номере мотеля. Стены здесь были выкрашены в желтый, на полу лежал грязноватый ковер, а в нос бил запах нафталина и плесени.

Дождь за окном лил стеной. Нет, это был не милый летний дождик, на смену которому приходит приятная прохлада, а птицы начинают чирикать особенно радостно. Нет. Это был настоящий потоп, прямо как в Библии. Причем уже пятый день пошел, а ливень все не унимался. Я уж решил, что меня кто-то сглазил и что в скором времени придется мне ковчег строить.

На следующий день Том собрался уезжать, а сейчас сидел, уткнувшись в книгу, и желтым фломастером подчеркивал в ней что-то. Я только и слышал, как фломастер скрипит, — похоже, Том решил всю книжку изрисовать.

Пойти нам было некуда. Когда мы заселились, номер показался нам довольно просторным, я специально попросил дать нам номер побольше, на двоих, но за последние дни он словно бы уменьшился в размерах. Единственное окно выходило на задний двор. Две двуспальные кровати занимали чересчур много места. Подвернув цветастое покрывало, я сидел на той, что стояла возле стены. Над кроватью висели две картины, в которых я уже дырку проглядел. На одной — красотка на цветущем лугу, на другой — лодка в море. Стекло заляпанное, и прямо на красоткином лице — жирный отпечаток пальца. Том расположился в кресле возле окна, а книги разложил на низеньком столике. Возле кресла стояла сумка, тоже битком набитая книжками.

Том почти все время там просидел. Нет, с развлечениями тут особо не разбежишься, но ему словно никакого дела не было. Ни до пчел, ни до дождя. Ладно бы злился и ругался — так нет же, он просто сидел и читал. Читал и рисовал в учебнике толстые линии. Розовые, желтые, зеленые. У него, похоже, имелась какая-то своя система, потому что фломастеры он разложил на столе в определенном порядке и брал их по очереди.

У меня зазвонил мобильник, и от неожиданности я вздрогнул. На экране высветился номер Ли.

— Да?

— Ну, что новенького?

— За последние полчаса-то? Да пока ничего.

— Слушай, я еще один прогноз погоды нашел, — сказал Ли. — Там написано, что сегодня вечером вроде дождь закончится.

— А остальные пять что сказали?

— Что не закончится, — потерянно ответил он.

— Слушай, иногда изменить что-то нам не под силу, — утешил его я.

— А вот… — он замялся, — может, останешься еще на несколько дней?

Отчасти мы это уже обсуждали, но напрямую он еще не спрашивал.

— У меня уже машины заказаны. И помощь.

— Ясно…

Больше он ничего не сказал — знал, что не уломает меня.

— Не переживай, скоро закончится. — Я надеялся, что голос мой похож сейчас на мамин.

— Угу.

— И всего-то несколько дней погоды не сделают.

— Ну да.

Мы помолчали. По подоконнику барабанили капли дождя. Машины за стеной разгоняли шинами воду в лужах.

— Я, наверное, съезжу сейчас туда, — произнес вдруг он.

— Это еще зачем?

— Просто посмотрю.

— Я там уже был утром. Пчелы сидят в ульях. И больше ничего не происходит.

— Ну, я на всякий случай.

«Поступай как знаешь, сейчас это твои пчелы», — чуть было не вырвалось у меня.

Он тихо рассмеялся, но радости в его смехе было мало. Я положил трубку. Том оторвался от книги и посмотрел на меня:

— Почему ты не скажешь ему все как есть?

— В смысле?

— Он же потеряет урожай.

— Ну да.

— Он взрослый человек, вряд ли правда убьет его. — Том решительно надел колпачок на фломастер. Колпачок щелкнул. Я посмотрел на сына, и в меня словно бес вселился. Выражался он, чтоб ему пусто было, прямо как пятидесятилетний профессор.

— Ты ж вроде как читаешь.

— Я уже дочитал.

— И что же — ты теперь сидишь и мои разговоры подслушиваешь?

— Папа, прекрати. Ты сидишь в трех метрах от меня.