— То на лячэнне хвароб[130], — ответил травник.

— Я чуў, іконы могуць лячыць[131].

— Хоць і фарбы абразоў могуць палячыць, і тое праўда[132], — тут же согласился Петр и внимательно поглядел на шляхтича. — Ваша светласць паляк?[133]

— Ды.

— А як добра кажаш[134].

— Мой настаўнік быў беларус Зьмитраш[135].

Николаус шагал рядом с Петром. Тот говорил, что на самом деле из трав красок не делают в сих местах-то. Есть, к примеру, синюха, индиго из нее получается, да слаба, не держится хорошо. Краски из трав все заморских, из сандалового древа. Травы те голландские, да немецкие, да персидские. Или червец, букашка такая, из коей багор творят, темно-красный, так сей червец в теплых местах обретается, ближе к Киеву. А так земляные краски крепче. Но и тех здесь нету совсем. Из Персии везут камень лазурит, творят из того камня небесный цвет. Из шафрана — желтая выходит, и сей шафран и здесь изредка бывает промеж иных каких травок-муравок, только трудно сыскать, а и не силен сей местный шафран, слаб, мало ему солнца. Ну, скобари знают одну краску… Есть краска в глине, да снова не в сих местах. А вот можно взять горох, настоять да и смешать его с медью. Выйдет празелень знатная. Или медные опилки и творог помешать, будет ярь-медянка. Еще смола из коры вишен деревьев…

— Смала вішнёвых дрэў? — переспросил Николаус.

Петр кивнул и, взглянув на шляхтича, улыбнулся.

— Ды на што табе, ваша светласць?

— Любо ведаць мне тое.

Петр подумал и кивнул, огладил бороду.

— Ладна. Люба так люба.

Тут он остановился и, указывая рукой вниз, сказал, что там еще живет один любопытный до красок, Федька-ткач, на Зеленом ручье, уж не ради него ли пан выпытывает секреты?

Петр улыбался, подслеповато взглядывая на Николауса. По всему видно было, что здесь он желает от сопровождающего любопытного до красок и трав шляхтича в жупане вишневого цвета, сапогах, в рогатывке с пером и при сабле на поясе отделаться. А Николаусу хотелось и дальше с ним пройти, и он радовался, что так вовремя и вышел на улицу проветриться. О чем же спросить сего подслеповатого деда?

Но тут снизу, от Зеленого ручья, послышался конский топот, и вскоре они увидели поднимающегося на гору всадника. Мелькали перья его крыльев, шлем. Это был Александр. Нынче он возвращался позже Николауса с разъезда. Николаус в душе чертыхнулся. Александр тут же направился к ним. Глаза его возбужденно сверкали.

— А, ты, пан Николаус, уже здесь, прохлаждаешься?! — воскликнул он. — Ну што, паны таварышы панцырныя харугвы, набралі сёння кветак?[136] — перешел он на другой язык, чтобы и Петр все понимал вполне.

Николаус усмехнулся и подумал, что уже кто-то рассказал о том, как они переплывали Борисфен и гонялись за бедным травником и его внучкой.

— В цветах тоже сила, — ответил Николаус, — не она ли и тебя поставила на ноги, пан Александр Плескачевский?

— Мяне вылечыў гэты добры стары[137], — ответил Александр. — Ну а пока товарищи панцирной хоругви сбирают цветики, летучие гусары бьют врагов Короны! — И с этими словами юный гусар так потянул повод, что заставил своего серого в яблоках коня встать на дыбы.

Петр отшатнулся к плетню, из-за которого уже с любопытством выглядывал сивый мужик в замасленной шапке. И в окошке дома напротив бледнело женское лицо. Где-то раздались восхищенные крики ребят. Залаяла собака.

И, пришпорив своего серого, Александр поскакал к дому по пыльной улице. За ним бросилась ребятня, мелькая пятками, и кудлатый пес с веселым лаем.

– Ідзі, пан Мікалай, слухай яго аповесць, а я да сябе пайшоў. З Богам![138] — прогремел старик, выказывая полное понимание польской речи Александра.

И Николаусу ничего не оставалось делать, как только последовать этому совету.

Дома он узнал, что разъезд доблестных гусар подоспел к разграблению торгового каравана и ударил всею мощью. Грабители были шиши. Вооружены неплохо, а главное — их было порядочно, раза в два больше, целый отряд. Но паны гусары недаром почитаются лучшей ударной силой даже в целой Европе, да и на Востоке тоже. Мощным натиском они рассеяли сих шишей-лесовиков, гнались, добивая. Пан Александр проткнул одного в панцире, видимо снятом с когда-то убитого гусара, — насквозь, а другого малого хватанул саблей, когда тот пытался спрятаться под телегой, правда подлецу все же удалось удрать в чащобу — и как сквозь землю провалиться. И это не все, третьего зашиб его серый в яблоках, а другой гусар добил его, раскроив череп чеканом, он мастер метать сей тяжелый топор с длинным острым клювом — клювом, а не лезвием, тот обычно и втыкается. Александр себе места не находил от возбуждения. Он рассказывал все подробности отцу и остальным за столом с кашей, мясом, пивом, потом в горнице повалуши. Это был его первый настоящий бой. Александр велел Савелию отмыть оружие от крови и поправить бруском, на сабле есть зазубринки…

— Ну, сыграйте мне, паны музыканты, веселую музыку! — просил он Войтеха и Николауса.

Но Войтех уходил на ночное дежурство по замку. Пришлось за лютню взяться ученику Николаусу… хотя он предпочел бы, чтобы ему играли… Лицо Александра светилось, сияло. Синие глаза пламенели. Он не мог сидеть, стоять на месте, все расхаживал. Николаус заиграл бравую мелодию. В его игре было какое-то ожесточение. Появились некие варварские нотки… Игра на лютне хороша тем, что можно импровизировать. И Николаус пустился сейчас в такое вольное путешествие.

Пан Войтех даже остановился у дверей и так и не мог сразу выйти.

— Все, остановись, — сказал он наконец, — ибо мне пора на службу. Кто станет охранять замок?.. Но, пан Николаус, это у тебя вышло удивительно. Да не обманывал ли ты, твоя светлость, что не умеешь играть?

Николаус смущенно тер прямой нос, глядел исподлобья.

Как Войтех ушел, Александр снова попросил его исполнить ту же музыку. Но уже что-то улетучилось, исчезло, и Николаус не мог повторить ту мелодию… Наверное, это была музыка первой битвы. Пока — чужой битвы. Николаус завидовал Александру. Отложив лютню, он попытался заговорить о чем-то другом, но вскоре Александр снова рассказывал о бое с брадатыми злыми шишами, и Николаус слушал с плохо скрываемым восхищением. Двоих гусар шиши ранили, а одного так серьезно, что по дороге в замок тот скончался, хороший пан Болеслав из Злоторыи, ему палицей раздробили ключицу, и он истекал кровью.