— Почему же тогда он носит эту шапку? — не удержался Ист. — Говорят, однажды благородный кёниг лишился ушей и всё великое искусство не помогло ему.

— Юноша! — вскричал убелённый сединами маг. — Заклинаю вас, не произносите подобных слов вслух! Вы касаетесь непростых взаимоотношений природной магии и магии природы, а это просто опасно. Вот проблема, которой не жаль посвятить всю жизнь без остатка!.. Как вы полагаете, почему я здесь, а не в университете Лютеции, где мне предлагали любую кафедру на выбор? Но могу ли я делиться своей мудростью, если знаю, что в мире ещё остались неразгаданные тайны? — Парплеус понизил голос: — Знаете ли вы, что в мире есть человек, сумевший снять железный ошейник дер Наста? Конечно, ошейник не золотой червь, от которого вообще нет спасения, но и это явление достойно самого пристального внимания.

— Спасения нет только от смерти, всё остальное исправимо, — процитировал Ист.

— Я вижу, вы умный, начитанный юноша, — проникновенно произнёс Парплеус, — но вы по-детски несерьёзно относитесь к столь важным вещам. Это может дорого обойтись вам. Пора взрослеть, молодой человек. Аксиомы акмеологии столь же верны, как и любые иные. Если вы пропустите подходящее время, то рискуете никогда не достичь мудрости.

— И всё же, — спросил Ист, — почему вы так уверены, что Ансир сумеет взять город? Фуэт — волшебное существо, но его можно убить, как и всякого зверя. Несколько лет назад под стенами Снегарда Ансир потерял часть своих чудовищ и с тех пор и до сегодняшнего дня сидел смирно.

— Что вы знаете о тех событиях!.. — саркастически воскликнул мудрец. — А я стоял на Снегардской стене, как теперь стою на стене Хольмгарда, и видел тех зверей так же ясно, как вижу этих. Поверьте, эти драконы, или, если угодно, фуэты, гораздо страшнее тех, что были приведены под стены Снегарда. К тому же там был дер Наст, а здесь никто не защитит осаждённых. Неужели вы надеетесь на эти медные болванки? Мастеровой ещё никогда и никого не мог защитить. Завтра я предложу свои услуги городскому собранию для переговоров о сдаче города.

— Не думаю, что Карс согласится на ваше предложение, — заметил Ист. — Впрочем, это моё личное мнение, решать за посадника и лучших людей я не могу. А пока, хоть вы и не верите в силу пушек, я должен заняться ими. Завтра утром мы проверим, смогут ли медные звери защитить город от зверей огненных.

— Так вы один из норгайских мастеров?.. — протянул Парплеус на южном наречии. — Никогда бы не подумал; вы так чисто говорите на здешнем языке, и у вас светлые волосы.

— Я тут родился! — крикнул Ист уходя.

— Я так и думал, что вся эта затея придумана мальчишками, — пробормотал Парплеус себе под нос.

На следующее утро начался штурм. Вернее, не штурм, а медлительное военное действо. Сначала воздух наполнил надсадный гудёж волынок, затем слух был оскорблен ударами колотушек по пустотелым колодам. По этому сигналу к городским воротам двинулись первые фуэты. Они ползли под прикрытием бревенчатых щитов. Так Ансир намеревался уберечь своих питомцев от случайных ран и царапин.

На всякий случай городские ворота были до половины завалены землёй, а люди укрывались уже за этим валом. Стоять прямо позади створок охотников не было, понимали, что смельчак разом будет зажарен, едва первый из фуэтов дыхнёт на ворота негасимым огнём. На городской стене тоже ждали нападения. Чёрным дёгтем курились котлы со смолой, угрюмые слобожане, чьи дома ещё третьего дня попалила война, готовили рогатины — спихивать вниз лестницы и всех, кто по этим лестницам ползти вздумает. Но больше всего народу толклось вокруг пушек. Как-то покажет себя небывалое оружие? Ударит ли каменный шар в хребтину дракону или просвистит мимо? А может, и просто колдовское зелье разорвёт медную трубу, поубивает всех, кто вокруг толчётся, и проку со всей затеи не выйдет и на волос. Последняя мысль казалась всё более верной, и к тому времени, как фуэты со всем своим обозом показались из-за пригорка, возле пушек не было уже никого постороннего, только Ист и его люди.

Каждая пушка носила собственное имя, обязательно женское и ласковое: Свистулька, Свирелька и Толстушка. Возле Толстушки, изготовленной последней, недвижно замер старый Истов знакомец — Торп. Увидав неделю назад Торпа на оружейном дворе, Ист немало удивился, хотя сразу почуял, что нелюдимый лесовик, которому по годам уже пора бы ног не волочить, несёт на своей судьбе чёткий оттиск старого Хийси. Потому и не стареет мужик, потому, должно, и сюда его занесло.

С Торпом Ист попытался осторожно побеседовать, но ничего не вызнал. Хуторянин вроде и не скрывал своего прошлого, но и в откровения не пускался. И что ему Хийси велел тут делать, Ист понять не мог.

Ещё вчера вечером будущие пушкари сумерничали в покойчике при оружейной палате, разговаривали ни о чём, стараясь не думать, что завтра, быть может, их судьба решится. Каждую пушку обихаживало по четыре человека, хотя канонир — тот, кто поднесёт фитиль к запальнику, — был только один. Эти люди как бы и считались главными. Ежели пушка не выдержит и лопнет, остальные будут в сторонке, а канонир весь тут, ему прятаться негде. Тогда Ист и спросил как бы между делом:

— А сам-то ты из каких будешь?

— Из людских. — Торп пожал плечами. — Родом-то из недальних краев, из-под Снегарда. Только я оттуда ушёл давно, считай, в тот год, когда кёниг в твой Моргай плавал. Ты ещё, поди, малый был, не помнишь, а у меня то время как на ладони. А потом куда меня только не носило. В Монстреле жил, в Лютеции. Всю Германию пешком исходил.

— Небось и в Намане бывал, и в негритянских странах… — поддразнил недоверчивый Вегел — канонир при Свирельке, самой лёгкой из пушек.

— Не, на юге не был. Ни в Провансе, ни в Соломониках, ни тем паче в Сенне. Не люблю я тех краев. Мне и в Лютеции не по душе пришлось. Летом жарко, трава колючая, словно в засуху. Сикорахи какие-то по ночам свиристят. У нас лучше. Лето хоть и недолгое, но радостное; душой отдыхаешь.

— Чего ж тогда бродяжить ушёл? — спросил кто-то.

— Не я ушёл, а меня ушли. Кабы меня кто спросил, так я, может, и с места не стронулся бы. Дома, одно слово, ласково живётся.

— Поди, родители остались?

— Какие родители?… Они уж сколько лет как померли. И жены не было. Кто ж ко мне на хутор пойдёт бедовать? Я на островах жил навроде бирюка. Всё хозяйство один держал. При прежнем кёниге можно было жить, а новый — Корноухий Фирни — меня по миру пустил.

— Тебя послушать, — перебил Вегел, — так тебе под семьдесят должно быть, а поглядеть, так не больше сорока. Если ты при старом кёниге своим домом жил, так сколько тебе лет?

— Может, и семьдесят, — спокойно отвечал Торп под общий смех, — кто ж в лесу годы считает? Живётся, ну и хвала богам… — Торп потряс головой и спешно поправился: — То есть я хотел сказать: вот и хорошо.

Так Ист и не понял, зачем учитель прислал сюда Торпа да и присылал ли вообще. Может быть, того сюда случайно занесло.

Теперь Торп стоял возле своей Толстухи и пристально глядел на выползающую к городскому валу колонну. Должно быть, так же спокойно одинокий лесовик ожидал в лесных засидках, когда беспечная добыча коснётся браконьерской снасти, чтобы не оставить осторожному зверю никакой возможности уйти от охотника.