Утром, встретив Олдвика у бассейна, она скинула халат и долго лежала на шезлонге с закрытыми глазами, зная, что он наблюдает за ней. На второй неделе пребывания в Лас-Вегасе Олдвик взял её на ознакомительную поездку по пустыне и показал племя индейцев, умудрявшихся поколение за поколением выживать в этом пекле.

Их жилища, их образ жизни, подарки в виде кожи змей, поразили Фелицию настолько сильно, что она до вечера не могла успокоиться, и когда встретилась с Килнером, начала уговаривать его, чтобы и он тоже посетил это место.

– Вы самая изумительная женщина из всех, кого я знаю, – признался за ужином Олдвик. Фелиция рассмеялась, но позже, ночью, призналась Килнеру, что эти слова произвели на неё впечатление. Килнер предложил ей съехать и поселиться в отдельном номере, но она отказалась.

Даже после того, как Олдвик признался ей в любви и сделал предложение, Фелиция ещё две долгих недели продолжала жить с Килнером, и лишь когда вопрос встал ребром, согласилась-таки поселиться в отдельном номере.

В Нью-Йорк Фелиция вернулась уже вместе с Олдвиком, оставив Килнера в Лас-Вегасе, заканчивать дела её будущего супруга. Он умер за два месяца до назначенного дня свадьбы, оставив все свои сбережения внебрачному сыну из Бруклина.

Фелиция лично встретилась с матерью мальчика и рассказала о том, как прожил последние годы Килнер.

Рыжеволосая, абсолютно непривлекательная, женщина расплакалась и, позвав сына, познакомила с гостьей.

Вернувшись домой, Фелиция написала три письма с приглашением на свадьбу, два из которых отправила в Чикаго Стефани и Лаверну, а последнее в Хайфилдс, матери.

Встретившись с Брезелстайлом, она рассказала об Олдвике и, сообщив о дате свадьбы, пригласила всю свою труппу, извинившись, что придётся уйти из кабаре, так как будущий супруг ужасно ревнив и своенравен.

Свадебное платье Фелиция заказала на собственные деньги и не показывала Олдвику вплоть до дня свадьбы. Отказалась она и переехать в его дом, сохранив таинство первой брачной ночи вплоть до дня свадьбы.

После того, как Стефани получила письмо от сестры, ей потребовалось почти две недели, чтобы уговорить Брюстера оставить Чикаго и отправиться в Нью-Йорк.

Он боялся, что после того, как они заставили Фелицию уехать из города, она попытается отомстить, но Стефани убедила его, рассказав о том, что даже ребёнком сестра никогда не отличалась мстительностью, да и оттого, что она уехала, все только выиграли. Разве нашла бы она здесь такого супруга, как Клемент Олдвик?! Нет. Останься Фелиция в Чикаго, и её уделом стал бы этот фотограф (Стефани никогда не называла Лаверна по имени, притворяясь, что не помнит), или ещё кто-нибудь похуже. – Она могла остаться со мной, – осторожно сказал Брюстер.

– Я имею в виду мужчину, с которым её стало бы связывать нечто большее, чем музыка, – так же осторожно уточнила Стефани. – К тому же Олдвик не последний человек в Нью-Йорк, и, возможно, нам удастся убедить его замолвить за нас словечко, – Стефани замолчала и, обняв Брюстера за шею, поцеловала в губы. – Разве ты не хочешь перебраться на Бродвей? Разве в Чикаго мы не достигли всего, что могли достичь? – она отстранилась от него и подошла к окну.

Этот ход был давно проверен. Брюстер считал, что право выбора остаётся за ним, и это играло на руку Стефани. Если он скажет нет, то у неё будет время, чтобы привести новые доводы и переубедить его, а если да, то он никогда не сможет упрекнуть её, что она вынудила его принять нужное ей решение. Подобное поведение помогло Стефани повлиять на принятое Брюстером решение и многим позже, когда после свадьбы Олдвик любезно предложил им попробовать свои силы на Бродвее или же в одной из его гостиниц-казино в Лас-Вегасе.

Стефани слушала его, понимая, что сейчас от этого человека, возможно, зависит вся её будущая жизнь, и отчаянно пыталась скрыть свою неприязнь. Слишком высокий, слишком крупный, слишком невежественный.

«Как этот человек смог добиться такого влияния?!» – думала Стефани.

Особенно запомнился ей рассказ сестры о том, как в Лас-Вегасе они ездили в пустыню и познакомились с индейским племенем.

– Неужели это произвело на тебя впечатление?! – не смогла скрыть своего изумления Стефани.

В последующую после свадьбы неделю её мнение об Олдвике стало ещё более критичным. Всё больше и больше он начинал представляться ей необъезженным жеребцом, место которому на ферме, а не в элитной квартире Манхеттена.

Особенное возмущение вызвало у Стефани, когда за обедом Олдвик объявил свою молодую супругу превосходной наездницей, сумевшей объездить такого жеребца, как он.

Стефани огляделась по сторонам, словно желая убедиться, что за столом, кроме неё, Брюстера, сестры и Олдвика никого больше нет, и, сдерживая возмущение, попыталась объяснить, что подобное поведение, мягко сказать, аморально.

– А ты предпочитаешь, чтобы я раздавил её?! – рассмеялся Олдвик и безобидно подмигнул Стефани, намекнув на невысокий рост Брюстера и его хрупкое телосложение.

– Возмутительно! – буркнула Стефани и, поджав губы, заставила себя молчать.

– Если бы не его обещание устроить на Бродвее! – позже сказала она Брюстеру и, дождавшись, когда тот согласно кивнёт, вынесла на рассмотрение возможность поездки в Лас-Вегас. – Может, я и ошибаюсь, – вкрадчиво сказала она, – но мне кажется, пройдёт ещё пара дней, и мне придётся столкнуться с ужасом: испытать на себе ухаживания этого животного, а я, сам понимаешь, меньше всего хочу снова разрушать жизнь сестры. Если подобное поведение Олдвика – неизбежность, то пусть это будет кто угодно, только не я. Да и отказ, боюсь, поставит крест на его помощи нашей карьере.

Стефани снова дождалась, когда Брюстер согласно кивнёт, и, вспомнив о том, что договорилась встретиться с сестрой, оставила его наедине со своими мыслями.

Рассказ Фелиции о Лас-Вегасе нравился Стефани, и во время похода по магазинам она не желала слушать ничего, кроме историй об этом городе.

Вечером, оставшись с Олдвиком наедине, она расспросила его о гостиничном бизнесе, а именно о том, какие планы у него на Лас-Вегас. Политика и экономика не интересовали её, но слушать о растущей индустрии развлечений нравилось, особенно если Олдвик, с присущей ему уверенностью, говорил, что, обладая, хоть небольшим талантом и связями, покорить можно любую вершину.

– А связи у тебя теперь есть! – закончил он, потрепав Стефани за щеку, словно ребёнка. Она нахмурилась и спешно отстранилась назад, но затем-таки улыбнулась ему.

Спустя месяц Стефани и Брюстер перебрались в Лас-Вегас, и вернулись в Нью-Йорк лишь на крестины первенца, которого подарила Олдвику Фелиция. Девочка получилась на загляденье красивой, в точности копируя черты своей матери, что привело Стефани в неописуемый восторг.

– Даже страшно представить, какая судьба ждала бы девочку, окажись она похожей на отца, – прошептала она ночью Брюстеру.