Где-то в аптечке есть антибиотики, стрептоцид, йод. Разорванная кожа в месте входа пули кровянилась, сильно кровоточила рана, сделанная ножом. Быстро заклеил рану пластырем, наложил несколько слоев бинта.

Вымыл брюки, выполоскал чехол сиденья, вытер тряпкой кровь с винилового покрытия сиденья и с резинового коврика.

Боже, почему кровь такая липкая! Как сладкий резиновый клей…

Затем еще раз рассмотрел вынутую из собственного тела пулю, протер ее носовым платком и опустил в кармашек бумажника.

Брюки на капоте, несмотря на палящее солнце, сохли медленно. Во всяком случае ему так казалось. К машине со стороны деревни стали собираться любопытные ребятишки. Пришлось сесть в машину, втащить в кабину еще влажные брюки и тронуться с места.

Брюки натянул перед городом, не выходя из машины. Мокрая ткань причиняла боль, правда, боль быстро утихала.

Вскоре он оказался у дома, где жил Воронов.

Все его предостережения насчет бабулек оказались напрасными — лавочка у подъезда оказалась пуста. Степаненко без каких-либо осложнений проник в квартиру старикана. Перед ним таиться не стал.

— Подцепил пулю, — объяснил он, проковыляв в отведенный ему угол и улегшись на диванчик.

— Ну тогда раздолбай, — наставительно произнес старикан. — Я сорок лет прослужил, и ни разу не царапнуло. А так ты…

Он еще добавил существительное, совсем не употребительное ни в разговоре, ни тем более в печати.

Старик стоял, выжидательно глядя на майора. Понимал, что сейчас последуют распоряжения ли, просьбы ли.

— Надо в аптеку сходить, — произнес Степаненко. Он уже стискивал от боли зубы. С первого взгляда ему показалось, что его рана — пустяковая царапина. Теперь пульсирующая боль, казалось, дергала все правое бедро.

Когда старик, взяв протянутые деньги, ушел, Степаненко поднялся, сбросил одежду и внимательно осмотрел рану. Рана как рана. Пуля прошла путь не более как четыре сантиметра с внутренней стороны бедра.

И тут Степаненко обнаружил на локтях и коленях следы невысохшей краски. Подошвы ботинок тоже были в краске. Он посмотрел на свои руки. И они были со следами краски… Вроде бы, когда брюки полоскал, ничего не было.

«Черт побери! — выругался он. — Вероятно, руль в машине в краске».

От духоты в квартире, от пережитого, от усталости на него навалилась такая дремота и апатия, что не хотелось не только думать, но и шевелиться.

«Уж не потеря ли это крови дает о себе знать?» — мелькнула мысль.

Пришел старик, принес медикаменты. Хорошая чайная чашка крепчайшего кофе вернула силы и возможность более или менее сносно соображать.

Немного отдохнув, Степаненко позвонил Эльвире, воспользовавшись квартирным телефоном.

— Нам надо встретиться, — стараясь быть спокойным, попросил он.

— Хорошо, — обрадовалась она. — Где?

— На старом месте. Возле бара, в котором мы увиделись…

Через пятнадцать минут подобрал ее возле бара. Эльвира запрыгнула в машину почти на ходу. Некоторое время они ехал молча. Степаненко лишь изредка косился на ее голые колени. Эльвира на этот раз оделась по молодежной моде и была похожа на Софию Ротару на сцене. Особенно Максима раздражали ее перчатки, похожие на велосипедные.

Везде по городу была милиция. Завидя милицейский наряд, Степаненко сворачивал.

— Что случилось? — встревожилась Эльвира.

Степаненко выругался, почти не разжимая губ. Эльвира положила руку на его колено. Они выехали из города и остановились на пустыре.

— Что же все-таки случилось? — спросила Эльвира.

Степаненко уткнулся лбом в руль.

— В переплет попал. Ты еще не слышала о расстреле на улице Тимирязева?

— Расстреле? Кого там расстреляли?!

— Кого? Неужели ты не знаешь?

Эльвира откинулась на спинку сиденья. Степаненко повернулся к женщине, взял ее руки в свои.

— Максим, почему ты не хочешь ничего рассказать?

— Да что рассказывать. Предстоит разбирательство. Кажется, мне сухим из воды не выйти. Если что случится, тебе ни в коем-случае не следует говорить, что адрес Губермана дала мне ты.

— Я? Я не давала тебе его адрес, — удивилась Эльвира. — А что с ним?

— Его нет.

— В смысле как нет? В городе нет?

— Вообще нет.

— В Израиль уехал?

— Его отправили к праотцам.

— Одним мерзавцем меньше, — вдруг произнесла Эльвира.

— Ты знала его? Все у тебя мерзавцы: Соха дзе, Губерман. Не удивлюсь, если в их число попаду и я.

— Нет, они все мерзавцы, а ты — нет.

До ближайших домов было метров триста. На пустыре никого. Эльвира обвила его шею руками и стала жадно целовать. Он отвечал ей.

Вскоре она задышала, как морская гигантская черепаха, откладывающая на пляже яйца. Ноги ее были закинуты на переднюю панель. Они были удивительно белы. Видимо, Эльвира никогда не загорала.

Степаненко приподнял голову и осмотрелся. Никого. Впрочем, вооружившись биноклем, со стороны домов можно разобраться, что творится в машине. Номер машины тоже легко прочитать.

— Боже, — прошептала она, — здесь так неудобно.

Степаненко, всячески скрывая, что он ранен, делал свое дело. Это было мучительно, неприятно — он боялся, что она обнаружит наклеенный пластырь и пристанет с расспросами.

— Черт возьми, почему мы не можем проехать ко мне? — вдруг сказала Эльвира, отстраняясь от него. — У меня такая широкая постель…

— Но…

— Без никаких но…

Степаненко запустил двигатель и включил скорость…

Машину поставили в соседнем дворе. Поднялись в квартиру. Эльвира достала бутылку водки.

«Это как раз кстати, — подумал Степаненко. — Почему бы не расслабиться. Шмаков вряд ли будет, если Эльвира так уверенно привела его сюда. Лучше укрытия не придумать. Факт, что по словесному описанию меня станут разыскивать. А я здесь, в квартире руководителя регионального управления ФСБ… Что же, жена Цезаря вне подозрений… Хорошо, что впереди воскресенье…»

Степаненко, сославшись, что надо умыться, прошел в ванную комнату. На самом деле был вынужден проверить пластырь на ране. Ему показалось, что пластырь каким-то образом сбился и кровь смочила брючину. Рана оказалась в порядке, правда, из-под сбитого во время возни в машине пластыря сочилась сукровица.

«Какой секс?! — подумал Степаненко. — Но она ждет… Кроме того, надо выспросить, кто же такой Сохадзе, кто у него в подручных…»

Когда вернулся в комнату, увидел: Эльвира, совсем голая, лежит в постели. Красивое холеное тело лоснилось. В другой раз Степаненко не заставил бы себя уговаривать, тем более, Эльвира, крупная телом женщина, была в его вкусе.