Путь оказался недолгим, и вскоре Фель поставил меня на ноги. Вновь заплясало в камине пламя, и я сумела осмотреться. Темные очень любили такие очаги, и даже здесь, в теплом климате, построили для себя посольство в родных традициях. Правда, осматривать оказалось особенно нечего: стол, два стула и неожиданная груда какого-то сена в углу.

— Что это? — Я не удержалась от вопроса и подняла растерянный взгляд на светлого. — Ты здесь спишь?

— Прости, — уголками губ улыбнулся он, присел на край стола и привлек меня к себе, баюкая в объятиях и почему-то не спеша переходить к иному. — Такие вот глубоко полевые условия, но, по крайней мере, тепло и сухо.

Я тоже не стремилась прервать разговор поцелуем, пытаясь вместо этого со стороны взглянуть на нас, на себя, на свои чувства. Результат получался странный. Будто тот короткий разговор на площади надломил внутри какой-то барьер, отделявший нас друг от друга. Уже не получалось воспринимать Феля как чужака, как постороннего или даже случайного любовника. Он ощущался… близким. Словно та пуля породнила нас, сплетя судьбы и сблизив души, а теперь мы это осознали и перестали бороться. Или это сделала война, смешавшая воедино не только нас двоих, но тысячи разбитых судеб? А теперь мы встретились, идеально дополнив друг друга собственными сколами и шрамами.

— Но почему нельзя воспользоваться кроватью? Ты же принес откуда-то одеяло, — пробормотала я ему в шею, не в силах поднять голову.

— Одолжил. Все мое имущество сейчас на мне, увы, — заметил он. — А принять помощь от местных…

— Противно? — с обидой уточнила я.

— Стыдно, — возразил он. — Сложно не воспринимать это как подачку. Гордость иррациональна и зачастую глупа, но когда кроме нее не остается ничего, сложно расстаться и с ней тоже.

— И от меня бы не принял? — уточнила я, все-таки немного отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза.

— Не знаю. — Он медленно пожал плечами. — Наверное, смотря что. Одеяло не принял бы, а вот поцелуй — с благодарностью, — добавил с усталой, чуть ироничной улыбкой.

— Поцелуй не воспринимается как подачка? — хмыкнула я не то раздраженно, не то насмешливо.

— Между милостыней и милостью богов огромная разница. Хотя, если разобраться, похожи не только слова, но и сам процесс, — проговорил он задумчиво, а потом раздосадованно поморщился. — Прости, я же сам просил отложить разговор на утро, а…

— Мне интересно, — возразила я. — Я думаю и никак не могу в тебе разобраться. То ты ведешь себя как холодный заносчивый светлый, и руки начинают машинально нащупывать курок, а то вдруг кажешься настолько близким, родным и понятным, что дух захватывает, — призналась неожиданно. — И я пытаюсь понять, какой ты — настоящий?

— Боюсь, результат тебя разочарует. — Губы скривились в гримасе, отдаленно напоминающей горькую усмешку. — Единственное, что у меня на самом деле получается хорошо, это совершать ошибки.

— Ну, неправда, — возразила я, с удивлением ощущая, что на душе становится спокойней, а мешанина из мыслей и чувств начинает потихоньку расплетаться сама собой. Медленно и осторожно, по ниточке. — Ты очень лихо ловишь рыбу. И… целуешься тоже хорошо, но тут я не настаиваю, могло и почудиться.

Желание флиртовать с ним и вот так легонько подначивать мало укладывалось в принятое решение расслабиться и плыть по течению, полностью сняв с себя груз ответственности. Мы на какое-то мгновение поменялись ролями: он дергался и метался, а я — тянула туда, куда звали сиюминутные желания. Но почему-то именно это окончательно меня успокоило.

Намек был истолкован правильно, а ответ дан в самой предпочтительной форме.

Поцелуй получился долгий и неторопливый, медленный, изучающий. Как будто Фель слышал недавние слова менталиста о времени и вреде спешки, полностью их разделял и сейчас намеревался доказать мне их справедливость на практике. Руки его в это время столь же неспешно блуждали по моему телу, лаская сквозь одежду и обещая скорое наслаждение. А я упрямо пыталась на ощупь распутать узел, скрепляющий его косу. Очень хотелось вновь — теперь уже не украдкой, а в свое удовольствие — полюбоваться строгим и резким контрастом черного и белого, смешением двух противоположностей, не способных существовать в отрыве друг от друга.

— Ну как, проверила? — с тихим смешком уточнил Бельфенор, когда я чуть отстранилась, чтобы стянуть с него рубашку.

— Мало информации, — отмахнулась, не сразу сообразив, о чем идет речь. Светлый засмеялся, следом за рубашкой полетело мое платье, а потом я сумела с наслаждением вернуться к его губам, пока руки достаточно суматошно воевали со сложной пряжкой ремня.

— Нехорошо получается, — посетовал он, вновь отстраняясь, чтобы избавиться от оставшейся одежды. — Опять в нашем с тобой распоряжении только стол и пол.

— Есть еще два стула, — насмешливо фыркнула я. — Но это лучше, чем алтарь. Как ты думаешь, может, они все-таки не рассердились? — пробормотала неуверенно, а стихийник, повременив с ответом, притянул меня к себе, снова подхватывая под бедра. Я с готовностью обняла его ногами за талию и с удовольствием дотянулась губами до уха.

— Можно попробовать спросить. И заодно извиниться. Завтра, — предложил Фель, аккуратно опускаясь со мной вместе на груду в углу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся не простой грудой, а чем-то вроде неровной сети, набитой травой. Сел, потом откинулся на спину, увлекая меня за собой. — Или ты предлагаешь сделать это прямо сейчас? — уточнил со смесью иронии и опасения, как будто действительно полагал, что я могу предложить нечто подобное.

Какие могут быть боги, когда его руки заставляют забыть обо всем, а от жадного горячего взгляда сердце бешено колотится где-то в горле?!

— Завтра. Не раньше, — уверенно подтвердила я и уже сама склонилась к нему для очередного поцелуя.

Бельфенор

Все-таки удивительно приятно суметь отбросить всю шелуху ненужных мыслей и сосредоточиться на текущем мгновении.

Я точно знал, чего хотел сейчас: опять провести бессонную ночь с этой выплывшей из глубин времен эльфийкой. Подхватить ее на руки, унести, спрятать от всего мира — и любоваться ею единолично, без взгляда богов и уж тем более кого-то из живущих. Вдосталь напиться поцелуями, насладиться нежностью кожи, изучить каждый изгиб тела. Ощущать прикосновения мягких губ, тонких пальцев, шелковистых прядей волос.

Обладать ею, наслаждаясь музыкой ее стонов и срывающегося частого дыхания под грохот собственного пульса в ушах. И, наконец, увидеть, как она замрет, закусив губу — напряженная, словно натянутая струна — чтобы через бесконечно долгое мгновение, через два моих движения, задрожать от наслаждения, сорвавшись тихим и почти жалобным всхлипом, впившись пальцами в мои запястья и сжавшись так, что уже у меня потемнеет в глазах от близости разрядки. И уже вовсе перестать сдерживаться, отдаться на волю инстинктов и быстрого, сводящего с ума ритма…

— М-да, все-таки хорошо ты не только целуешься, — тихо проговорила Тилль. Мы некоторое время лежали неподвижно, наслаждаясь затихающими отголосками испытанного удовольствия и, наверное, просто теплом друг друга. Я медленно гладил ее спину, перебирая разметавшиеся пряди волос, она — легонько щекотала пальцами мои ребра. Тоже, видимо, поглаживая, просто сильнее шевелиться ей явно не хотелось.