Он опять вывел машину на шоссе; вскоре стало светать. Клара начала различать окружающее, и ей захотелось увидеть все так, как видит Лаури. Они ехали по холмистой местности, но, когда рассвело, Клара увидела, что ближние холмы, точно волны, откатываются вдаль, к горам, а горы переходят в громоздящиеся в небе облака, и перехода почти не различить – граница между ними расплылась, затянутая пушистой дымкой. Гора далеко-далеко, а кажется, рукой подать – или, может быть, кажется, что рукой подать, а на самом деле до нее далеко-далеко. И такая везде красота, что впору заплакать.

– Ты, верно, родом здешний, – сказала Клара.

– Как это ты догадалась?

Они спускались по нескончаемому склону, и такая ширь открылась перед ними, так далеко протянулась дорога, что Клара подумала: пни затеряются здесь и даже при свете дня им отсюда не выбраться. Смотришь по сторонам – и дух захватывает. Чудесный край, но уж слишком огромный, до ужаса… а может, и всегда кругом так было, только она ничего не замечала? Куда ни погляди, видно на много, много миль. Будто вокруг провал за провалом, и падаешь, падаешь, и не за что ухватиться. Взгляд растерянно блуждает по очертаниям все новых и новых холмов, неотличимых друг от друга, запутывается в стекающих по склонам неторопливых речках, в одинаковых, как близнецы, деревьях, в горах на горизонте – в горах, которые и есть горизонт. Такой необъятный простор, что очертания и линии повторяются снова и снова.

Они все спускались, в лицо упрямо дул встречный ветер. Клару пробрала дрожь.

– Ты тут где-нибудь остановишься?

– Да.

Это был даже не городок, просто дорога, по которой они ехали, немного расширилась и обратилась в главную улицу. Клара увидела железнодорожную станцию, старые-престарые сонные здания с ложными фасадами, водонапорную башню в ржавых потеках и с десяток лавок, среди них ей сразу бросился в глаза магазин стандартных цен.

– Это шоссе тянется до самого Гамильтона, – сказал Лаури, – но мы остановимся здесь. – У Клары застучали зубы. – Ну вот. В этих краях я родился. Пожалуй, тут найдется для тебя местечко, только не болтай о себе лишнего и веди себя смирно. А не то тебя заберут в приют или еще куда-нибудь. Поняла?

Клара кивнула.

– Может быть, я сумею тебя для начала пристроить, найду тебе работу. Но не более того.

– Ты где-то здесь живешь? – спросила Клара.

– Я нигде не живу.

– А твой отец…

– Мой отец умер.

Клара пытливо оглядывала уродливый городишко. Лаури остановил машину. От главной улицы круто отбегал недлинный переулок и упирался в какие-то совсем уж непонятные постройки. По одну сторону тянулся амбар. Этот городишко был тоже как сон, только в отличие от полей тут не было ни ярких красок, ни зноя.

– С чего ты вздумал обо мне хлопотать? – спросила Клара.

– Да просто так. И потом, я всегда жалел, что у меня нет сестренки.

Клара не поднимала глаз. Сказала тихо:

– Я могу все для тебя делать. Обо всем могу заботиться, стряпать, прибирать в доме…

– Нет. Мне это не нужно.

– Я могу все делать, что захочешь…

– Все, что ты можешь, мне не нужно, – сказал Лаури. – Я нигде подолгу не живу и с собой никого не беру. Мне не надо, чтоб меня ждала женщина. Жениться я тоже не собираюсь. И ты обо мне не думай, малышка, потому что ты мне ни к чему. Ты хорошенькая, это верно, и станешь еще лучше, да мне-то что. Мало ли смазливых мордочек. Я на лица больше не смотрю. Мне в женщине важен голос… когда я найду ту, что нужно, я ее сразу узнаю, и это не ты. Ты просто девчонка-сезонница и помни об этом. Ногти у тебя грязные, из платья ты выросла, и волосы, наверно, ни разу в жизни толком не расчесала. – Он говорил все это не грубо, просто называл вещи своими именами. – Понятно тебе?

Оказалось, в этом городке у него есть знакомые, и, когда утром все пооткрывалось, он подыскал ей жилье и работу. Комнатка помещалась над скобяной лавкой, окно выходило на задворки; из него видны были задворки домов через дорогу. Где-то играло радио. Казалось, и Клару, и все, что было ей знакомо, подняли, основательно встряхнули и перенесли на новое место. Работать надо было в магазине стандартных цен. Клара стояла за прилавком вдвоем с другой продавщицей, по виду не старше, чем она сама, – это была медлительная, худенькая и хрупкая девочка с большими, чуть навыкате глазами. Продавать надо было нитки, ножницы, готовые занавески и ткани всевозможных цветов и рисунков. В тесной лавчонке пахло застоем.

В тот первый день – надо ж было чем-то заняться – Клара развернула рулон какой-то оранжевой материи, решила расправить ее и свернуть заново. На сгибах, вдоль куска картона, на который наматывался рулон, ткань выцвела, виднелись линялые полосы. И Клара поняла, что лавчонка эта убогая, а блестящие вещицы, которые ее как дурочку так часто завораживали, притягивая глаза ко множеству витрин во множестве городов, – жалкая подделка.

– Этот город называется Тинтерн, – сказал Лаури.

– Этот город называется Тинтерн, – повторила Клара.

В тот год Клара порой начисто забывала, что приехала откуда-то в этот городок, а не жила здесь спокон веку. Город наплывал на нее, точно осыпь, тяжелыми, шершавыми, жаркими комьями, глыбами, – а за всем этим был Лаури. Она все ждала, когда же он придет. А когда приходил, со страхом ждала: вот сейчас он опять уйдет, опять станет беспокойным, рассеянным. И ничего с этим не поделаешь. Она осела в Тинтерне, как оседаешь в знакомой бухте, в прибрежном мелководье. Оттого что она никогда нигде не жила подолгу и никакие окрестные поля и холмы не казались ей незыблемыми, Тинтерн теперь захлестывал ее волнами усыпляющего однообразия, смывая память о многих других Тинтернах – о безликих, безымянных городишках, через которые сезонников всегда провозили то в грузовике, то в автобусе и которые оставались лишь окраиной их жизни. А вот Тинтерн был незыблем. Он стоял тут с начала времен, он прочно врос в эту землю и уже никогда ни в чем не изменится. Незыблемость бросалась в глаза даже в магазине стандартных цен, товары на прилавках месяцами ни на волос не сдвигались со своих мест; так можно привыкнуть к чему угодно.

Был здесь кинотеатр, каждую субботу начинали крутить новую картину – чего лучше! Клара любила кино. Но проходила неделя за неделей, она сидела в темноте, всякий раз готовая к чему-то новому, неожиданному, и с удивлением, почти с испугом стала замечать, что и в кино все одно и то же – не то чтобы одни и те же лица, но одни и те же люди, и делают они все одно и то же.

Лаури всякий раз точно с неба сваливался – зайдет, поздоровается, поговорит с ней. Держится как будто бы и по-хозяйски, но она-то, Клара, тут словно ни при чем. Просто понять нельзя, чего ради он все-таки приходит. Она не в силах ни сказать, ни сделать хоть что-нибудь такое, что было бы ему интересно… и никак не пробиться к его тайным мыслям: о чем он думает? Он не такой, как другие, и всегда одинаковый. Сводит ее в кино, угостит обедом в ресторане, прокатит за город. Внимательно, придирчиво слушает – но не то, что она говорит, а как выговаривает слова. Однажды взял ее за подбородок и легонько встряхнул.