Приведем полный текст этого примечательного диалога в том виде, в каком он запечатлен на телеграфных распечатках.

Этот краткий диалог был настоящей комедией ошибок, но он привел к трагическим последствиям. Как утверждал позднее Керенский — и настаивал на этом до конца своей жизни, — главнокомандующий не только подтвердил полномочия Львова говорить от его, Корнилова, лица, но «удостоверил и точность передачи слов последнего первым», а именно, — что он требует диктаторских прав52. Но, как мы знаем со слов свидетелей, находившихся на противоположном конце провода, когда разговор был окончен, Корнилов вздохнул с облегчением, ибо согласие Керенского прибыть в Могилев воспринял как выражение готовности министра-председателя к сотрудничеству в деле формирования нового, «сильного» правительства. Вечером того же дня он обсуждал с Лукомским возможный состав такого кабинета, в котором Керенского и Савинкова видел министрами. Он также послал телеграммы ведущим государственным деятелям, приглашая их присоединиться к нему и министру-председателю в Могилеве53.

Благодаря сохранившимся телеграфным распечаткам мы можем сегодня утверждать, что весь диалог Керенского с Корниловым был от начала до конца недоразумением. Что касается Корнилова, то он лишь подтвердил министру-председателю, говорившему от имени Львова, приглашение Керенского и Савинкова в Могилев. Керенский же воспринял это подтверждение, — хотя ничто, кроме его воспаленного воображения, не давало оснований для такой интерпретации, — как доказательство того, что Корнилов собирается его арестовать, а себя объявить диктатором. Было грандиозным упущением со стороны Керенского не спросить прямо (или хотя бы косвенно), действительно ли Корнилов передал ему через Львова ультиматум из трех пунктов. В разговоре с Керенским Корнилов ничего не сказал ни об отставке кабинета, ни о своей претензии на военную и гражданскую власть. Из слов Корнилова — «Да, подтверждаю, что я просил Вас [т. е. Львова] передать Александру Федоровичу мою настойчивую просьбу приехать в Могилев» — Керенский предпочел сделать вывод, что три политических условия, представленных Львовым, также были подлинными. Когда Филоненко увидал телеграфные ленты с записью этой беседы, он заметил: «А.Ф.Керенский не обозначил, что же он спрашивает, и ген[ерал] Корнилов не знал, на что, собственно, он отвечает»[76]. Керенский был уверен, что, имитируя присутствие Львова, он использует в разговоре с Корниловым понятный обоим код, но в действительности изъяснялся шарадами. Максимум, что можно сказать в защиту министра-председателя, это то, что он был перевозбужден. Однако трудно отделаться от подозрения, что услышал он как раз то, что хотел услышать.

Основываясь на этих сомнительных свидетельствах, Керенский решил открыто порвать с Корниловым. Когда наконец с большим опозданием появился Львов, он велел арестовать его[77]. Не обращая внимания на призывы Савинкова не совершать опрометчивых действий, не связавшись еще раз с Корниловым и не прояснив очевидного, по мнению Савинкова, недоразумения, Керенский назначил на полночь заседание кабинета. Он сообщил министрам о том, что ему стало известно, и потребовал передать ему «всю полноту власти», то есть предоставить диктаторские полномочия, чтобы он имел возможность противостоять военному перевороту. Министры согласились, что с «генералом-заговорщиком» надо покончить и всю полноту власти в сложившейся чрезвычайной ситуации следует передать Керенскому. В соответствии с этим решением все они подали в отставку, и, как заметил Некрасов, с этого момента Временное правительство прекратило свое существование54.

Керенский вышел с заседания номинальным диктатором. Министры, разойдясь в 4 часа утра 27 августа, более уже не собирались: вплоть до 26 октября все решения принимал Керенский — единолично или советуясь с Некрасовым и Терещенко. Ранним утром, с согласия министров или без оного, — скорее всего уже по собственной инициативе, — Керенский послал Корнилову телеграмму, в которой объявлял ему отставку и приказывал немедленно явиться в Петроград. До нового назначения обязанности Верховного главнокомандующего возлагались на Лукомского[78]. Разрыв с Корниловым давал Керенскому возможность встать в позу борца за революцию. По словам Некрасова, во время ночного заседания кабинета Керенский заявил: «Я им революции не отдам»55, — как будто в его власти было ею распоряжаться и он мог отдать ее кому-то или не отдать.