Он пытался убедить себя, что по большому счету он победил. Он знал, что победил, но только при поражении, при полном развале он начинал по-настоящему думать и восстанавливать в уме всю картину своей жизни. Именно тогда его мысли возвращались к кораблю «Стаберинде» и тому, что означал этот корабль. Тогда-то он и вспоминал о Стульщике – это древнее словечко неизменно обостряло у него сознание своей вины…

На сей раз все оказалось лучше – никто не был единственным виновником поражения. Он командовал армией, нес ответственность перед правительством, которое могло его снять: в конечном счете ответственность лежала на власть предержащих. Сам конфликт не носил личной окраски. Он никогда не встречался с вождями противника, не ведал, кто они такие, – ему было известно лишь о военных предпочтениях врага, о способах передвижения войск и сосредоточения сил. Это четкое разделение между противоборствующими силами, казалось, смягчало сыпавшиеся на него удары. Ненамного.

Он завидовал людям, которые рождались, росли, взрослели среди им подобных, обзаводились друзьями, потом оседали где-нибудь, окруженные одними и теми же соседями, проживали обычную, неприметную, спокойную жизнь, старели, затем на смену им приходили другие, а дети приезжали их навещать… и они умирали от старости, в полном маразме, довольные тем, что осталось позади.

Он не верил, что сможет испытать такие чувства, захочет вдруг быть похожим на них: неглубокое отчаяние, тихие радости, нить судьбы никогда не натягивается до предела, скромное, незначительное, незаметное существование.

Это казалось таким привлекательным, бесконечно желанным – отныне и навсегда. Если однажды попасть в такое положение, побывать там – можно ли затем испытывать жуткую потребность совершать то, что совершал он, штурмовать эти высоты? Вряд ли. Он повернулся и посмотрел на привязанную к стулу девушку.

Бессмыслица, глупость; в голову лезла всякая ерунда. Будь он морской птицей… но как можно быть морской птицей? Будь он морской птицей, тупой, с крохотным мозгом, он любил бы есть пованивающие рыбьи потроха и выклевывать глаза маленьким грызунам; он не знал бы поэзии и никогда не смог бы жаждать полета так, как жаждет его стоящий на земле человек, желающий стать птицей.

Если ты хотел быть морской птицей, то, значит, заслуживал быть ею.

– Ага, вот они – генерал и маркитантка. Вы поступили не совсем правильно, ее следовало привязать к кровати…

Он вскочил и развернулся, нащупывая кобуру на поясе.

Кирив Сокрофт Рогтам-Бар захлопнул дверь и, остановившись на пороге, принялся стряхивать воду с большого клеенчатого плаща. Он иронически улыбался и выглядел до омерзения свежим и привлекательным, хотя и не спал несколько дней.

– Бар!

Он чуть ли не бегом бросился к Рогтам-Бару. Обнявшись, оба рассмеялись.

– Все такой же. Генерал Закалве. Здравствуйте. Я подумал, может, захотите присоединиться ко мне в угнанной машине. У меня тут амф за дверью…

– Что?!

Он снова распахнул дверь, пытаясь увидеть что-нибудь за стеной воды. Метрах в пятидесяти, рядом с одним из старых механизмов, стоял большой потрепанный грузовик-амфибия.

– Это же их грузовик, – рассмеялся он.

Рогтам-Бар кивнул с несчастным видом:

– Да. Боюсь, что так. К тому же они, похоже, хотят заполучить его обратно.

– Хотят? – снова рассмеялся он.

– Да. Кстати, боюсь, что правительство пало. Пришлось уйти в отставку.

– Как? Из-за этого?

– Мне кажется, что да. Думаю, они слишком усердно винили вас в проигрыше своей идиотской войны и не понимали, что народ винит и их тоже. Как обычно, все проспали. – Рогтам-Бар улыбнулся. – Да, а эта ваша навязчивая идея – послать взвод коммандос, чтобы открыть сливы водохранилища Маклин? Все получилось прекрасно. Вода перелилась через дамбу, и та, судя по докладам разведки, не разрушилась – ее просто… захлестнуло. Так вроде говорят? В общем, громадная масса воды устремилась в долину и смыла бóльшую часть командования Пятой армии… Плюс сколько-то простых солдат и офицеров: тела и палатки вот уже несколько часов плывут мимо наших боевых порядков… А мы-то думали, что вы сошли с ума, таская с собой целую неделю этого гидролога.

Рогтам-Бар хлопнул ладонями в перчатках и продолжил:

– Впрочем, дела обстоят неважно. Боюсь, что уже начали поговаривать о мире. – Он обвел генерала взглядом. – Но я подозреваю, что положение дел придется приукрасить, если вы начнете переговоры с нашими друзьями по ту сторону линии фронта. Вы что, сражались в грязи, генерал?

– Да. Сражался со своей совестью.

– Вот как? И кто же победил?

– Это был один из тех редких случаев, когда от силы ничего не зависит.

– Знакомая проблема. Чаще всего возникает, когда надо решить: открывать следующую бутылку или нет. – Бар кивнул на дверь. – После вас.

Он вытащил из-под плаща большой зонтик, раскрыл его и поднял над головой.

– Генерал, позвольте? – предложил он и посмотрел на середину комнаты. – А что будем делать с вашей приятельницей?

– Ах да. – Закалве оглянулся на девушку, которая развернулась вместе со стулом и в ужасе смотрела на них, затем пожал плечами. – Я видел существ и диковиннее. Возьмем ее с собой.

– Никогда не спорь с начальством, – сказал Бар и протянул зонтик. – Держите это, а я возьму ее.

Он подбадривающе посмотрел на девушку и поднес пальцы к фуражке.

– «Возьму» в самом невинном смысле, сударыня, – пояснил он.

Та испустила пронзительный крик. Рогтам-Бар поморщился и спросил:

– Она это часто делает?

– Да. И берегитесь, когда будете поднимать даму, – она мне чуть нос головой не сломала.

– Такой прекрасный нос! Я догоню вас, господин генерал.

– Договорились, – сказал он, протискивая зонтик в дверной проем, потом вышел на бетонный цоколь и присвистнул, ступив на его наклонную грань.

– Мерзавец! Неверный! – завопила девушка со стула, когда Рогтам-Бар осторожно приблизился к ней сзади.

– Тебе повезло, – заметил военачальник. – Обычно я не останавливаюсь, чтобы кого-нибудь подвезти.

Подняв девушку вместе со стулом, Рогтам-Бар донес ее до машины и вывалил в кузов. Все это время визг и вопли не прекращались.

– И она все время орала? – спросил Рогтам-Бар, направляя машину назад в поток.

– Бóльшую часть времени.

– Удивительно, как вы могли слышать собственные мысли.

Он посмотрел на стену дождя и грустно улыбнулся.

После заключения мирного договора его понизили в звании и лишили нескольких наград. Он покинул эти края в том же году, и Культура вроде бы не выказала ни малейшего неудовольствия его действиями.