Итак, соперники оказались лицом друг к другу с новой занозой в сердце, но их было уже так много до этого, что одной меньше, одной больше, не имело, как им казалось, значения. Герцог Орлеанский как будто бы нашел утешение в открытом и настойчивом ухаживании за графиней Невэрской, невесткой герцога. Таким образом он мстил за свое поражение. Дальше мы увидим, как отомстил за себя граф Невэрский.

С выкупом у Баязета пяти пленников, – а их осталось только пять, – все было улажено. Пять, потому что сир де Куси умер в плену, о чем не переставали сокрушаться его друзья; император вернул свободу мессиру Жаку де Хелли, всячески превознося его мужество и верность слову. И вот в день отбытия на родину, каковое было разрешено императором, рыцари пришли к нему прощаться. От имени своих друзей и от себя лично граф Невэрский выразил признательность императору, ибо он обращался с ними с надлежащей учтивостью. Тогда Баязет сделал знак приблизиться к нему, граф хотел преклонить колено, но Баязет удержал его, взяв за руку, и сказал по-турецки, а переводчик перевел на латынь такие слова:

– Жак, мне известно, что у себя на родине ты всеми почитаемый человек. Ты сын благородных родителей, у твоего отца предки – королевской крови. Ты молод, и, возможно, по возвращении на родину, тебя начнут порицать, насмехаться над тобой за то, что произошло, – ведь этот поход был как бы твоим посвящением в рыцари, – а ты, дабы уйти от позора, созовешь великое множество людей для нового, как вы говорите, крестового похода. Если б я боялся тебя, то заставил бы тебя, равно как и твоих друзей, поклясться своей верой и своей честью никогда больше не выступать против меня. Но мне это ни к чему, возвращайся к себе на Запад и поступай, как тебе заблагорассудится. Можешь опять собрать огромную армию и опять пойти на меня, я встречу тебя во всеоружии, и ты увидишь, готов ли я для новой битвы. Предупреждаю не только тебя, но всех, кому ты сочтешь нужным это передать. Я рожден для ратных подвигов. Мое дело – завоевывать.

Сказав так, – и тот, кто слышал эти слова, вспоминал их всю жизнь, – Баязет передал пленников сеньорам Метленскому и Абидосскому, которым было поручено вести переговоры, что они и сделали как нельзя лучше. Люди императора проводили их до самых галер и покинули их только тогда, когда увидали, что якорь поднят. Флотилия взяла курс на Метлен, куда она и прибыла без всяких происшествий.

Там их с нетерпением ждали. Им был оказан пышный прием женой губернатора, которая состояла в свите императрицы Константинополя. Она довольно наслышалась о Франции и была польщена, что ей досталось принимать знатных господ. Она велела приготовить для них самые роскошные покои дворца, и там, вместо своих старых, истрепанных костюмов, они нашли новые, в греческом духе, одежды, сшитые из лучших материй Азии. Не успели они переодеться, как возвестили о прибытии маршала Родоса мессира Жака де Бракмон. Он должен был препроводить рыцарей на остров Родос, где их с радостным нетерпением ждал великий приор. Рыцари распрощались с сеньором и сеньорой Метленскими, которые так радушно приняли их, и отплыли на остров Родос. В плавании они находились всего несколько дней, на берегу их уже ожидали самые знатные сеньоры острова – им не терпелось засвидетельствовать свое почтение французским рыцарям; сами хозяева были столь же набожны, сколь воинственны: на их одеждах был вышит белый крест в память о страстях Христовых, и они поддерживали любую вылазку, любой выпад против неверных.

Великий приор, а вслед за ним самые знатные рыцари разделили между собой честь принимать графа Невэрского и его соратников; они даже предложили гостям деньги, в которых те очень нуждались, и Жан Невэрский принял от них для себя, равно как и для своих друзей, тридцать тысяч франков, записав их как свой долг приору, несмотря на то что треть, если не больше, была поделена между его собратьями.

Во время их пребывания в городе Сен-Жан, где они ждали галер из Венеции, внезапно заболел и отошел к праотцам сеньор де Сюлли мессир Ги де Ла Тремуй. Смерть словно вцепилась в этих людей, уже видевших себя на краю могилы; казалось, она напоминала, что упасть туда стоит меньшего труда, чем выбраться оттуда: не так давно они похоронили сира де Куси, и вот уже сир де Ла Тремуй закрыл глаза, чтобы никогда их больше не открывать. Над всеми будто нависло проклятье, возможно, что ни одному из них не суждено увидеть родную землю. Они погребли умершего друга в церкви св.Иоанна Родосского, исполнив свой последний печальный долг по отношению к нему, – теперь их оставалось четверо, и они поднимались на суда, прибывшие из Венеции, которые вошли в порт, когда они хоронили товарища.

Лоцману было наказано, чтобы он на пути в Венецию останавливался у каждого острова; так и усталость меньше бы чувствовалась, да и граф смог бы посетить земли, лежащие между Венецией и Родосом. Вот почему путешественники высаживались в Модоне, Корфу, Левкаде и в Кефалонии, – здесь они оставались несколько дней: женщины этого острова были так прекрасны, что путешественники приняли их за нимф и роздали чаровницам большую часть золота, взятого в долг у приора Родосского совсем на другие цели.

С большим трудом удалось оторвать их от этих фей, в конце концов они решились покинуть остров, ибо впереди лежало еще несколько островов, которые тоже надо было посмотреть. Итак, они вновь поднялись на суда и с помощью где весла, где ветра достигли Рагуза, а затем Зары и Паренцо, там они перебрались на более легкие суда, потому что у Венеции море так мелко, что крупные галеры там не могут пройти. В Венеции графа Невэрского уже поджидали люди, посланные ему навстречу герцогом и герцогиней. Вскоре прибыли сир де Ожье и де Хелли вместе со всем своим домом, а за ними следовали фургоны, нагруженные золотой и серебряной посудой, роскошными одеждами и разным бельем. Жан Бургундский тронулся в путь со всем надлежащим сеньору его ранга великолепием и вошел во Францию скорее победителем, нежели побежденным.

Спустя какое-то время после возвращения, в своем замке де Хал, на семьдесят четвертом году жизни скончался Филипп Смелый, и таким образом регентство перешло к герцогу Орлеанскому.

А граф Невэрский стал герцогом Бургундским.

Ровно через одиннадцать месяцев умерла герцогиня, и Жан Бургундский стал графом Фландрии и Артуа, сеньором Саленским, палатином Малина, Алоста и Талманда, то есть одним из самых могущественных христианских князей.

Это событие сразу высветило разногласия, существовавшие между двумя домами. До сих пор этот разлад принцев был как бы окутан неким политическим флером, ибо следовало с почтением относиться к возрасту герцога Филиппа и принимать во внимание осторожность, которая обусловливалась самим этим возрастом; но этому флеру суждено было исчезнуть. И вот подняли голову и обнажились все обиды, обиды мелкие, частные: тщеславие, уязвленное самолюбие, ненавидящая любовь – все живые, кровоточащие раны. Они схватились, как разъяренные противники. Будущее не сулило ничего хорошего, в воздухе веяло что-то грозное, страшное, казалось, вот-вот грянет гром и хлынет на землю кровавый дождь.

Однако пока ни тот, ни другой принц не выказывали открыто своей ненависти. Герцога Бургундского удерживали в его владениях почести, оказываемые ему подданными. Занятый этими заботами, он лишь изредка бросал на Париж взгляды, в которых читалась жажда мести.