– Мне нравится, когда ты кричишь и сопротивляешься, – я беру ее ладони в свои, переплетая наши пальцы. – Что я хочу, Лана? – серьезно спрашиваю я, глядя сквозь тонкую сетку в ее глаза. – Разве ты еще не поняла?

– Ты сказал, что хочешь продать меня в бордель. Я думала, что Амир везет меня именно туда. Ты столько раз угрожал, что продашь меня!

– И ты поверила? Неужели ты всерьез допустила мысль, что я могу сделать подобное? – с ноткой злости спрашиваю я, чувствуя ее сомнение. – Ты здесь по многим причинам, и одна из них – самая очевидная. Я хочу владеть тобой единолично. На моих условиях.

– У тебя странные способы демонстрировать свои желания, Джаред. – с горечью произносит Мэл. Какое-то время мы оба молчим, понимая, что оказались в тупике. Между нами так много чувств. Самых разных, сумасшедших, противоречивых, обжигающих. Боль, ненависть, страсть, безумная жажда обладания.

– Меня ослепила ревность, – признаюсь я неожиданно. Мэл вскидывает голову. И я рад, что не могу видеть выражения ее глаз. Минута слабости. Я пожалею о своих словах через… Черт. Уже жалею.

– Пошли, – немного резко говорю я, открывая машину. Выхожу сам, потом помогаю выйти Мэл. Она ахает от боли, вставая на ноги. Подаю ей пакет с медикаментами, и подхватывая на руки, несу к одной из самых дорогих гостиниц города. Вопреки ее обещаниям, Мэл не кричит, не зовет на помощь. Ее руки обхватываю мои плечи, голова доверчиво покоится на мое груди. Меня встречают улыбчивые администраторы и провожают к лифту, который поднимает нас в апартаменты, занимающие целый этаж. Можно было выбрать номер поскромнее, но нужно ли?

Я заношу Мэл в просторную светлую спальню и опускаю ее на кровать королевских размеров. Она, с облегчением, вздыхает, позволяя себе вытянуться, одновременно снимая хиджаб и бросая его в сторону. Ее уставший взгляд скользит по мне, застывшему у подножия постели. Мое тело жаждет продолжения того, что мы начали в машине, но я понимаю, что от нее сейчас будет мало проку, и, скорее всего, Мэл вырубится прямо в процессе, а трахать бесчувственное тело нет никакого удовольствия. Хватит с меня Рании, которая до сих пор каждый раз пугливо вздрагивает и зажимается, когда я прикасаюсь к ней.

– Мне нужно принять душ, – смущенная моим красноречивым взглядом, произносит Мэл.

– Могу устроить ванну с пузырьками. Джакузи размером с бассейн, как тебе?

– Ммм, звучит заманчиво, – неуверенная улыбка полностью меняет выражение ее лица, и, с неожиданной болью в сердце я вспоминаю, что именно так она улыбалась в Париже. Я давно не видел ее настоящей улыбки, той самой, которая заставляет всех, кто ее видит, улыбаться в ответ.

– Я помогу тебе, – севшим хрипловатым голосом, говорю я. Мэл отрицательно качает головой, расстегивая многочисленные застежки на абайе.

– С тебя халат, полотенце и мыльные принадлежности. Зубная щетка тоже не помешала бы.

– Я помогу тебе, – повторяю я. И это не предложение, а констатация факта. Мэл поднимает на меня растерянный взгляд, и ее улыбка гаснет. А как ты хотела, девочка?

* * *

Как только все стадии непринятия моей власти, смущения и раздражения проходят, Мэл снова успокаивается, расслабляясь в теплой воде с ароматной пеной, ее ноги лежат на краю джакузи, чтобы не тревожить раны. Ее глаза закрыты, дыхание ровное, словно малышка уснула. Пусть поспит, наберется сил. У меня на нее еще много планов. Пар поднимается вверх, оседая на зеркалах. Я снимаю футболку, беру стул, и сажусь рядом с джакузи, собираясь заняться ступнями Мэл. Снимаю старые повязки, и она просыпается, стонет от боли.

– Шшш. Расслабься, – властно и строго говорю я, бросая на пол окровавленные бинты. Раны выглядят ужасно. Порезы глубокие, некоторые кровоточат. Не представляю, как она могла ходить, и даже бегать. Я помню, насколько это больно. Самое чувствительное место, пронизанное множественными нервными окончаниями. Подобные травмы наносят удар по всему организму. Если повреждены ступни, то каждый шаг вызывает боль во всем теле, в каждом органе, в каждой клетке. Особенная пытка. Не для простых смертных. Вспоминаю ее лицо, ее пылающие глаза, когда она танцевала. Моя ошибка в том, что я все время недооцениваю Мэл. И, возможно, делаю это намеренно, ищу причины не испытывать к ней слишком много, но уже поздно, я крепко попал… Пытаюсь не затягивать мучения и действую быстро и четко, дезинфицирую раны, нанося заживляющие и обезболивающие мази, после, накладываю пропитанные лекарством повязки и сверху снова оборачиваю чистыми бинтами. Мэл все это время наблюдает за моими действиями сквозь опущенные ресницы, почти не дыша. Она несомненно испытывала сильные мучения от процедуры, но держалась достойно, ни разу не всхлипнув.

– Так лучше? – глядя в ее глаза, спрашиваю я. Она кивает, не сводя с меня напряженного взгляда.

– Спасибо, – шепчет Мэл едва слышно. Мои пальцы нежно скользят вверх по ее лодыжке. Я иронично улыбаюсь, глядя на в ее раскрасневшееся лицо.

– Странно благодарить за то, чему я стал причиной, – произношу я.

– Почему те люди в магазинчике назвали тебя Белым Тигром? – меняет тему Мэл. Одна моя ладонь мягко очерчивает круги на ее коленке, вторую опускаю в теплую воду.

– Когда ты успела выучить столько арабских слов? Я точно помню, что они обращались ко мне не на-английском, – вопросом на вопрос отвечаю я.

– Мой отчим служил в этих местах. И папа… тоже, – ее голос предательски дрожит, и я, на уровне подсознания, чувствую наличие личной драмы в ее детстве. Наверное, потому что сам такой же. Каждый из нас носит свои раны, но есть такие глубокие, которые не способно залечить ни время, ни смерть тех, кто их нанес.

– Папа погиб, – отвечает Мэл. Прежде, чем я успеваю спросить. – Отчим… он служил с ним, и они с мамой сошлись. Не сразу, но так вышло. Некоторые слова я слышала от него. Ну, и общение с твоим гаремом помогло, – немного резко добавляет Мэл, – Так почему белый тигр?

– Ты не сдаешься, melegim? – с улыбкой спрашиваю я, мягко поглаживая внешнюю сторону ее бедра. Она и не думает закрываться. Все ее тело спрятано от меня толстым слоем пены, которая медленно-медленно тает, не позволяя увидеть больше.

– Я любопытная, – кивает она с игривой улыбкой. Так странно… все происходящее. Это шаткое подобие мира, который в любой момент снова может вспыхнуть и сгореть в пламени ярости и гнева.

Взгляд Мэл выразительно скользит по моим татуировкам.

– Тигр – явно что-то личное.

– Белый – потому что я не похож на других.

– Я заметила. Ты не носишь бороду и длинные рубахи, как остальные. У тебя светлые волосы, кожа и глаза. Господи, да мне даже в голову никогда бы не пришло, что ты араб.

– Моя мать англичанка, – сухо напоминаю я. Мне не нравится затронутая тема. Слишком личные моменты я не готов обсуждать даже с Мэл.

– Да, я помню.

– Они считают меня альбиносом, – почти с отвращением признаюсь я. – Когда мне исполнилось тринадцать, один из приближенных отца, влиятельный человек, подарил мне белого тигра.