Однако же ничего не поделаешь. Необходимо, чтобы она осмотрела коттедж. Она сможет сказать, что пропало — если пропало, — заметит малейшую странность, укажет на что-то совсем уж из ряда вон выходящее. Но способность миссис Уайтлоу дать им информацию зависела от ее наблюдательности. А острота зрительного восприятия зависела от ясности сознания.

Линли хотелось утешить эту женщину. Но он не находил уместных слов и не знал, как начать, так как не вполне понимал природу скорби Мириам Уайтлоу. Истинная суть ее отношений с Флемингом виделась ему огромным белым пятном, которое со всей возможной деликатностью еще предстояло заполнить.

Она открыла глаза и поймала взгляд Линли, отвернулась к окну и сделала вид, что рассматривает пейзаж.

Когда они миновали Льюисэм и дорога стала посвободнее, Линли наконец перебил мысли их пассажирки.

— Вы хорошо себя чувствуете, миссис Уайтлоу? — спросил он. — Может быть, остановимся, чтобы выпить кофе?

Все так же глядя в окно, она покачала головой.

Ехали они в молчании, телефон в машине зазвонил только один раз. Ответила Хейверс. После короткого разговора она доложила:

— Газеты. Сложили два и два.

— Какие газеты? — спросил Линли.

— Пока «Дейли миррор».

— Боже. — И кивнув в сторону телефона: — Кто это был?

— Ди Харриман.

Слава богу, подумал Линли. Никто не отшивал журналистов лучше, чем секретарь главного суперинтенданта, вовлекая их в оживленные дискуссии о том или ином браке или разводе в королевской семье.

— О чем они спрашивали?

— Подтвердит ли полиция тот факт, что Кеннет Флеминг, погибший из-за пожара, возникшего от непотушенной сигареты, вообще не курил? И если так, то не считаем ли мы, что сигарету оставил в кресле кто-то другой? И если да, то кто? И так далее — до бесконечности. Ну вы знаете, как это бывает.

Когда они притормозили перед светофором, миссис Уайтлоу заговорила:

— Мне они тоже звонили.

— Газетчики? — Линли посмотрел в зеркало. Она отвернулась от окна. Теперь на ней были темные очки. — Когда?

— Сегодня утром. До вас звонили двое и после вашего звонка — трое.

— Спрашивали о его курении?

— Обо всем, что я захотела бы им рассказать. Правду или ложь. По-моему, им все равно. Лишь бы что-нибудь о Кене.

— Вы не обязаны с ними разговаривать.

— Я ни с кем не говорила. — Снова отвернувшись к окну, она продолжала, скорее для себя, чем для полицейских; — Какой смысл? Кто поймет?

— Поймет? — небрежно переспросил Линли, якобы полностью сосредоточившись на дороге.

Миссис Уайтлоу ответила не сразу. Когда же заговорила, голос ее звучал спокойно:

— Кто бы мог подумать, — сказала она. — Молодой мужчина тридцати двух лет — зрелый, полный жизни, спортивный, энергичный — предпочел не какое-нибудь юное создание с упругим телом и гладкой кожей, а высохшую старуху. Женщину старше его на тридцать четыре года. Годящуюся ему в матери. На десять лет старше его настоящей матери. Это же неприлично, не так ли?

—Скорее любопытно, я бы сказал. Необычная ситуация. Вы же это, без сомнения, понимаете.

—Я слышала сплетни и смешки. Читала в газетах. Про него: жертва Эдипова комплекса. Неспособность разорвать предыдущие примитивные узы, о чем свидетельствует выбор местожительства и нежелание покончить со своим браком. Невозможность изжить детские комплексы с собственной матерью и, соответственно, поиск другой. Про меня: нежелание примириться с реальностью. Стремление к известности, которой была лишена в юности. Стремление утвердиться через власть над молодым мужчиной. У каждого есть свое мнение. Правды не принимает никто.

Сержант Хейверс повернулась так, чтобы видеть миссис Уайтлоу.

— Нам было бы интересно услышать правду, — сказала она. — Более того, она нам необходима.

— Какое отношение к смерти Кена имеет характер наших отношений?

— Характер отношений Флеминга с любой женщиной может иметь самое непосредственное отношение к его смерти, — ответил Линли.

Мириам Уайтлоу принялась складывать носовой платок, пока не получилась длинная, узкая полоска.

— Я знаю его с тех пор, как ему было пятнадцать лет. Он был моим учеником, — сказала она.

— Вы учительница?

—Уже нет. Тогда была. На Собачьем острове. Я преподавала в его классе английский язык. Я близко узнала его, потому что он был… — Она откашлялась. — Он был необыкновенно умен. Другие дети называли его отличным парнем и любили его, потому что он не задавался, ему было легко с собой, и те, кто был рядом, тоже чувствовали себя непринужденно. С самого начала он знал, что из себя представляет, и ему не было нужды притворяться кем-то другим. Не испытывал он и потребности утереть одноклассникам нос своей большей одаренностью. Этим он бесконечно мне нравился. И другими вещами тоже. Он был честолюбив. Меня это восхищало. Необычное в те времена качество для подростка из Ист-Энда. Между нами возникла дружба как между учителем и учеником. Я поощряла его, пыталась сориентировать в нужном направлении.

— А именно?

— Колледж. Потом университет.

— И он учился там?

— Только один год в колледже, в Суссексе, на стипендию правления школы. После этого он вернулся домой и пошел работать в типографию моего мужа. А потом вскоре женился.

— Молодым.

— Да. — Она развернула платок и расправила его на коленях. — Да. Кен был молод.

— Вы знали девушку, на которой он женился?

— Я не удивилась, когда он наконец принял решение разъехаться. У Джин доброе сердце, но не на ней Кену следовало бы остановить свой выбор.

— А Габриэлла Пэттен?

— Время показало бы.

В зеркале заднего вида Линли встретился с пустым взглядом темных очков.

— Но вы же ее знаете, не так ли? Вы знали его. Каково ваше мнение?

— Я думаю, что Габриэлла — та же Джин, — тихо проговорила она, — только с огромными деньгами и гардеробом, приобретенным в Найтсбридже[6]. Она не ровня… не была Кену ровней. Но это не удивительно, не так ли? Вы не находите, что большинство мужчин не стремятся жениться на равных себе? Это создает трудности для их эго.

— Вы описали мужчину, у которого проблем с эго, похоже, не было.

— Да. Он боролся с мужской склонностью к поиску знакомого и повторению прошлого.

— И каким же было это прошлое?

— Женитьба на женщине из-за одной только физической страсти к ней. Искренняя и наивная вера в то, что физическая страсть и восторг, порожденный физической страстью, длятся долго.