Молитвенник с гербом аббатства Клюни.

Петр Достопочтенный читает проповеди монахам. Миниатюра из рукописи XIV в.

Преображение. Миниатюра из рукописи XII в.

Ангелы, поддерживающие раку Святого Марселя. Скульптура в монастыре Сен-Марсель-ле-Шалон, где Абеляр провел последние месяцы жизни.

Надгробие Абеляра и Элоизы на кладбище Пер-Лашез в Париже.

Далее Элоиза напоминает Абеляру об обстоятельствах заключения их союза, как бы дополняя те сведения, что содержатся в «Истории моих бедствий». Итак, мы имели мужскую версию событий, а теперь видим те же события глазами женщины, и надо признать, что под пером Элоизы они обретают особую напряженность и особую глубину — этого Абеляр не смог достичь. Все дело в том, что в этой любовной истории Абеляр изучал, исследовал самого себя, в то время как Элоиза изначально забыла о себе, преодолела себя и, как она пишет, «безвозвратно отдалась» возлюбленному. Ее язык столь живой и красочный, что нам следовало бы сначала восстановить ход событий по ее письму, а не по рассказу Абеляра. Невозможно описать лучше, чем это сделала Элоиза, что означало появление в ее жизни мэтра Пьера, философа, чья слава вполне могла сравниться со славой короля, человека, чей талант в поэзии и музыке затмевал таланты всех его современников, чья физическая красота, ум и образованность превращали его в настоящего героя, с которым никто не мог сравниться, человека, являющегося для женщин воплощением обольстительнейшего соблазнителя. «Один лишь вы можете судить, какие чувства вы всегда возбуждали во мне, вы, испытавший силу этого чувства». Далее Элоиза с еще большей горячностью повторяет упреки, с которых начинается ее письмо, и тон послания здесь меняется, ибо прежде Элоиза старалась сдерживаться, стремясь прибегнуть к помощи доводов рассудка, а здесь она забывает о сдержанности, и тайная страсть прорывается с неистовой силой: «Скажите мне только, если можете, почему после того, как мы оба одновременно приняли постриг, о чем решение вы приняли единолично, почему я была покинута в одиночестве и предана такому забвению, что не видела вас рядом, не имела от вас никаких известий, чтобы восстановить мои силы и укрепить мое мужество, не имела от вас письма, чтобы я могла утешиться в разлуке с вами. Ответьте же мне, повторяю, если можете, не то я скажу, что думаю по сему поводу я и что на устах у всех. А думают все вот что: вас привело ко мне скорее вожделение, а не нежность, скорее пыл чувственности, а не любовь, вот потому-то после того, как жар ваших желаний охладел, вместе с желаниями исчезли и все проявления нежных чувств, порождавшихся этими желаниями».

И от этого упрека, наиболее жесткого, который можно было адресовать Абеляру как мужчине, как мужу или любовнику, Элоиза вновь возвращается к нежным мольбам: «Обдумайте и уважьте мою просьбу, умоляю вас, ведь она так ничтожна и легко выполнима; если уж я лишена возможности видеть вас, пусть тогда нежность ваших речей по крайней мере передаст мне сладость вашего образа, ведь что вам стоит написать письмо». Разумеется, подобные высказывания можно было бы счесть изощренной ловкостью, плодом великой хитрости, если бы в них не проявлялась женская суть, ведь переход от упреков к мольбам, и от них к упрекам присущ именно женщинам. Разумеется, довольно трудно нам сейчас представить, что последующие строки начертаны рукой монахини, насельницы монастыря, обреченной на вечное целомудрие: «Моя душа не может существовать нигде без вас, но сделайте так, чтобы ей было хорошо с вами, умоляю вас, а ей будет с вами хорошо, если вы будете с ней доброжелательны и благосклонны, если вы отплатите ей любовью за любовь, если малым одарите за многое, словами за дела».

Думается, что, произнося эти слова, Элоиза все же осознавала, какая пропасть лежит между нею и Абеляром, что пропасть эта образовалась в результате их с Абеляром пострижения, ибо в конце письма она взывает к Господу: «Итак, во имя Того, Кому вы себя посвятили, во имя самого Господа заклинаю вас, верните мне возможность любым способом общаться с вами, отправив мне письмо из нескольких строк в качестве утешения; если вы не сделаете этого ради меня, то сделайте это хотя бы ради того, чтобы я, почерпнув в ваших словах новые силы, могла бы с большим рвением и пылом служить Господу».

Вероятно, Абеляр испытал настоящий шок, получив это послание. На протяжении долгих лет он в одиночестве шел своим путем, тем, по которому он следовал до встречи с Элоизой. Он вел жизнь мыслителя-монаха; термин «монашеский образ жизни» обрел для него свой этимологический смысл, ибо как в монастыре Сен-Дени, так и в монастыре Святого Гильдазия Рюиского он оказался очень одинок, неспособен приспособиться к другим, войти в некое сообщество. Письмо Элоизы вновь поставило его в положение человека, вынужденного размышлять над проблемами «диалектики супружеской пары». Он, разумеется, выказал глубину своего неравнодушия к ней, причем выказал самым благородным образом — подарив ей Параклет. Он ведь даже подумывал какое-то время пожить там, исполняя при той, что была его супругой, роль отца и священнослужителя — единственную роль, которая ему была теперь отведена. И отказаться от этой мысли означало для него принести немалую жертву. Но он, того не ведая, спровоцировал всплеск, нет, взрыв чувства, которого сам более не испытывал, не подозревая, что оно возможно по отношению к нему, — взрыв любви страстной, безграничной, ломающей любые рамки. Письмо Элоизы внезапно открыло ему глаза на разверзающуюся пропасть страданий, на все эти годы молчания, проведенные под монашеским покрывалом в облике безупречной монахини, столь безупречной, что ее подруги сочли Элоизу достойной стать сначала приорессой, а затем аббатисой, на все те чувства, которые испытывала она при их встречах в Параклете, когда она хранила молчание о том, что происходило в ее душе, наконец на горечь и обиду, таившиеся в ее сердце с того часа, когда Абеляр, будучи кастрирован, принудил ее первой постричься в монахини, словно усомнившись в ее непоколебимой верности, и сделал он это в момент, когда ей как женщине уже не на что было надеяться… Он осознал, какой всепоглощающей, абсолютной любовью Элоиза его любила, и увидел огромное расстояние, разделяющее их: ведь на пути человеческой любви она намного превзошла его, а он об этом даже не подозревал. Абеляр почувствовал сердцем, насколько эта преданность, хранимая день за днем, насколько это сердце и эта душа, оставшиеся совершенно нетронутыми вопреки тем ранам, что были им нанесены, и той холодности и тем суровым испытаниям, которым они подвергались сейчас, были выше его собственных чувств, — ведь он был озабочен прежде всего своей личной судьбой, сожалениями о своей утраченной славе, о нанесенных ему оскорблениях и о телесных страданиях!