из камеры, но в последний момент замер, уставившись на того, кто стоял, скалился и выл в дверном проеме.

— Эмм, может быть диалог? — я улыбнулся, аккуратно опустив тело на пол.

Глава 23

— Эмм, Тарзан? Нет? Робинзон? Эка тебя здешний климат перекосил, не узнаю вас в гриме. Маугли? — на входе стоял волосато-бородатый мужчина в лохмотьях, напоминающий одичавшую жертву кораблекрушения.

Длинные нечесаные волосы, огромные брови, под которыми практически не видно глаз, такая же борода, полностью сейчас заляпанная кровью, еще и чьи-то кусочки там застряли. Тюремная роба напоминала шорты и майку-безрукавку, была рваной и обтрепанной по краям.

— Ну, ты же знаешь, мы с тобой одной крови, ты и я, — я натянуто улыбнулся, чувствуя, как накатывает адреналиновый отходняк, чего допускать сейчас было нельзя.

— Ррааа, вуу, — завыл «маугли» и оскалился, продемонстрировав острые обломки зубов, тряхнул головой, но вперед пока не шел, а внимательно следил за заточкой в моей руке.

А классная ведь штука, если разобраться. Если «одуван» блокирует силы исключительно за счет этих «стебельков», то в моих руках отменное оружие против одаренных. Не замахиваясь и не делая резких, я поднял заточку повыше, выставляя ее, как щит.

И в этом я ошибся. Лохматый «маугли» не испугался, но, похоже, обиделся. Что-то такое проскочило в его новом рыке. Признал в заточке не угрозу, которую надо бояться, а ненавистную шнягу, которая с утра до вечера давит на него в камере.

Клыкастый «маугли» оскалился и прыгнул на меня. А я от него. Сиганул на лежанку, а оттуда, оттолкнувшись от стены, перелетел его и приземлился у двери. Противник не ожидал этого, да еще и проскользил чумазыми пятками по луже крови, споткнулся о трупы и с заносом завалился куда-то в угол.

Я выскочил за дверь, захлопнул ее (жаль, подпереть было нечем) и пока чьи-то спины, бродившие по коридору, не заметили мой маневр, сиганул в камеру напротив. Соседу-то она уже не пригодится, его оторванная голова все еще лежала рядом и в выпученных глазах осуждения я не заметил.

Я быстро захлопнул дверь, и хоть в чужой камере барахла было больше (видимо, дедок ее много лет обживал), но баррикады строить было не из чего. Прикладной дизайн, в основном — граффити на стенах в виде перечеркнутых линий. Долго он здесь сидит — все стены по периметру, там, где доставал его рост были в черточках. Шесть вертикальных, одна наискосок.

Еще была парочка старых засаленных цирковых афиш, где некий фокусник — молодой и почти красивый, рыбьи глаза только все портили, обещал грандиозное магическое представление без всякого обмана. Похоже, без обмана не вышло, и фокусник сменил сцену на камеру.

На лежанке лежало чучело, предположительно женское, искусно скрученное из одеяла. С двумя пуговицами на месте глаз и белым неровно нарисованным ртом, вероятно, фокусник где-то со стен побелку натырил.

— Мадам, прошу прощения за вторжение, но я ненадолго, — я вернулся к двери и приник к смотровому окошку.

Обескураженный «маугли» выскочил из моей камеры, завыл и бросился куда-то в сторону. Может, и мне все-таки пойти на прорыв? А то, я хоть и поменялся местами, но Монте Кристо из меня не выйдет, схема-то явно нарушена. И богатым не стану и на свободу не выкинут.

«…она тебе не ответит…» — неожиданно над ухом прожужжал голос Афанаса: «…вредная баба, этот балаганный двадцать лет ее разговорить пытался…»

— Да, мне, вроде и не надо… — я вздрогнул, обернувшись на куклу, показалось, что он смотрит прямо на меня. — А вы что тут забыли?

«…веселье заканчивается…» — вздохнул Афанас, вздрогнув всеми частями тела: «…странно все… обычно камеры-то не открывают, когда репей перезаряжают… нам и раздолье, а сейчас злое какое-то все…»

«…святоши приперлись, а эти и пришибить могут ненароком…» — поддержал Емелька: «…сейчас уже подавят бунт-то, стража проснулась наконец-то…»

И будто в подтверждение его слов по коридору пронесся звук горна. Этакая сирена — несколько волн, слившихся в один протяжный гул. Раздались выстрелы, а потом дружный топот с гулкими ударами о щиты. Воображение сразу нарисовало стенку ОМОНА в узком коридоре — в броне и с щитами при помощи дубинок выдавливают заключенный по камерам.

Примерно так и оказалось на самом деле — щитов только не было, а вместо дубинок длинные пики с электрошокерами на концах. Мимо меня сначала промелькнуло несколько шустрых теней, следом, уже не воющий, а скулящий «маугли», а потом и стража.

В зоне видимости появилась спина здоровяка, кто-то мелкий и худой в сутане священнослужителя и женщина в балахоне монашки. Вся делегация остановилась у моей первой камеры, заглядывая внутрь. Послышались разговоры.

— Я же вам говорил, кончился ваш пленник, — прогудел здоровяк, едва сдерживая смех. — Но ежеле надобно, то мы сейчас поскребаем по стеночкам, шо осталось, да в кулечке выдадим.

— Разберемся, — прозвучал тихий и неожиданно знакомый голос, — Пустите, я должен убедиться.

— Да, что там смотреть-то, ваше святейшество, — заворчал стражник, но шаг в сторону все-таки сделал и перекрестился: — Не повезло вашему узнику, такие же чурки его и завалили во время бунта. Такое, знаете, случается…

И дальше пошло какое-то бурчание на тему, кто виноват и что делать. Стражник отбивался, рассуждая о старом оборудовании, ненадежных замках и (вот гаденыш) моем непосредственном участии в бунте. Мол узников подстрекал, замки ломал, темной силой всех дурманил и в итоге сам виноват.

Инквизитор заглянул в камеру, крякнул и отшатнулся. Достал из сутаны маленькую флягу, и под понимающий, даже одобрительный, взгляд стражника, сделал несколько глотков. А вот монашка, наоборот, деловито прошмыгнула в камеру и стала копаться в трупах.

Я потряс головой. Гидеон и Банши? Или я уже сплю? Или вообще меня все-таки порвал «маугли» и мне теперь вечность тут с Емелькой и Афанасом тусить, да с «резиновой» призрачной женщиной куковать?

— Нет здесь его, — Банши (реально Банши, я даже ущипнул себя) вышла из камеры и, совершенно не смущаясь габаритов, насела на стражника. — Где? Наш. Пленник! Не тюрьма, а балаган какой-то. Побег ему устроили, а нас обмануть хотите. Патриарх узнает об этом. Вы. Все. Горько пожалеете.

— Сестра, — от тона блондинки даже я похолодел, а между нами стена и несколько метров, а стражнику явно поплохело, — он где-то здесь, видимо, в трупах перепутали. Сами видели, какое месиво было.

Поплохело ему точно. Искренне испугался и растерялся, но не уверен, что инквизицию. Скорее Львова или того, кто конкретно заказал убрать меня, как свидетеля. Ладно, засиделся я уже — все равно найдут, уже помощник его к моей камере идет.

Я скорчил серьезную рожу, толкнул дверь и вышел вперед с поднятыми руками, стараясь не смотреть на Банши в образе монашки. Выглядела она, с одной стороны, очень секси — это, если ее не знать, а, с другой стороны, очень смешно — это, если ее знать. Какой-то лед и пламя — два в одном. А для заключенного (пусть я и недолго им пробыл) так вообще взрыв мозга.

— Господа, простите, что не встретил лично, но соседи ночью праздновали что-то, вот и пригласили…

— Взять его, — холодно и с презрением (актриса, блин) рявкнула Банши, опередив открывшего рот стражника, и на меня сбоку навалилось еще два мужика в рясе священнослужителей (одного первый раз видел, а второго вспомнил по походу с Исаевым).

Гидеон справился хуже. Мало того, что слишком громко выпустил вздох облегчения, так еще и за флягой опять потянулся.

Здоровый стражник так вообще подвис — глазки только бегали. С меня, на «инквизиторов», потом на тюремных стражников. Похоже, взвешивал шансы — отдать меня или «потерять» в застенках целый отряд инквизиции.

Банши это тоже считала и ускорилась, не давая стражнику времени на раздумья, «звонок другу» или дополнительную проверку документов. Кинула Гидеону, и тот протянул здоровяку толстую пачку бумаги, а сама вместе с поддельными инквизиторами накинула мне на голову мешок, весь исписанный крестами и молитвами, а потом мне еще и кандалы на руки накинули — деревянный ящик с прорезями для рук.

Я не сопротивлялся. Во-первых, сквозь мешок все прекрасно было видно, а во-вторых, в ящике я нащупал маленький «дерринджер».

— Где его вещи? — спросил Гидеон, подсовывая стражнику еще одну бумагу. — Мы их изымаем для дальнейшего расследования.

— Не положено, — попробовал запротестовать стражник, но на него накинулась Банши.

Стала давить на бардак с бунтом, подкрепляя все это номерами каких-то положений, устав и церковные законы. И учитывая ее прошлый опыт, делала это очень