Вдруг я услышал, что вокруг тихо. Я отвлекся от мыслей и вернулся к действительности. Мельников стоял перед нами, а Элвисом даже не пахло.

– Извините нас, – сказал я, – но Бьорн Симпсон пребывает в некотором недоумении. В чем же заключается, так сказать, ваша…

Я не знал, как сказать. Надо было бы, конечно, сказать «дурость», но я сказал «увлеченность».

– Я не могу продемонстрировать свою увлеченность, – с некоторым смущением произнес Мельников. – Тут дамы…

И он кивнул на Тоску.

В меня мгновенно проникли сомнения, я понял, что совсем не горю желанием лицезреть эту самую мельниковскую увлеченность. Ладно с ней, пусть увлеченность остается для увлеченных.

– Я могу вас оставить, – тут же сказала Тоска. – Здесь очень спертый воздух, а на поверхности как раз свежо.

– И я, – сразу же встрел американский Питер. – И я покину. Я не большой ценитель…

И оба направились к выходу. Мы остались одни. В подвале. Я, Жмуркин, Снежок и Мельников. Начала болеть голова. То ли на самом деле от духоты, то ли от всего этого безумия. Нет, безумие это, конечно, мое второе имя…

Но не в таких же масштабах!

– Я, к сожалению, финансист, – сообщил вдруг Мельников. – Моя работа – деньги. А Элвис… Элвис это моя жизнь…

И он начал развязывать кимоно.

Я почувствовал, как напрягся Жмуркин, почувствовал, как слишком притих Снежок.

К счастью, под кимоно у Мельникова обнаружились вполне вменяемые семейные трусы, они же боксеры. Но вот все остальное…

Финансист Мельников был татуирован. С ног до головы. Вернее, до шеи. Тематически татуирован.

Жмуркин восторженно вздохнул.

Я тоже не удержался.

Довольный произведенным впечатлением, Мельников начал экскурсию по самому себе.

На правой ноге мелкими буквами была татуирована биография Элвиса до того, как он стал королем рок-н-ролла. На левой после того, как он стал королем. Грудь и живот покрывали тексты песен на английском языке, все семьдесят, ну или сколько там, не знаю, альбомов. На спине эти альбомы переводились на русский. Руки были покрыты портретами Элвиса – с детства и до самой смерти.

Мельников уселся на пол и продемонстрировал нам ступни. На них были какие-то имена, Мельников пояснил, что это имена всех самых злостных врагов Элвиса, и каждым шагом он их попирает и предает позору.

– Моя фотография есть во всех ведущих музеях мира, – сообщил Мельников. – А из своей кожи я завещал сделать чехол для любимой гитары Элвиса. Ну, естественно, после своей смерти.

Я сфотографировал Мельникова с фасада и с тыла.

– Теперь ваше фото будет и в фан-клубе «Слабослышащие Элвисы Оклахомы», – заверил я. – Это большая честь для клуба…

Жмуркин разразился серией иков и клекотов.

– Бьорн говорит, что вы – самый преданный поклонник, которого он видел в своей жизни! – передал я.

Жмуркин покивал.

– Вряд ли, – скромно потупился Мельников. – Я не достоин называться самым преданным, есть люди чище, есть люди приближеннее. Но я все-таки не то что этот Барабанщиков. Я настоящий! Моя жена, между прочим, ждет ребенка.

– И если родится мальчик, вы назовете его Элвисом! – с энтузиазмом воскликнул я.

– Почему только мальчика? Девочку тоже. Имя Элвис к лицу любому… Ну, почти любому.

– Ну да, как я об этом не подумал, – я хлопнул себя по лбу.

– Элвис жил, Элвис жив, Элвис будет жить! – изрек Мельников.

После чего вывернул нижнюю губу. Она, естественно, была татуирована. С внутренней стороны.

Элвис жив. Ну, само собой.

Снежок втянул воздух.

Ничего. Никакой видимой реакции. Элвисом-крысой здесь и не пахло. Совсем.

Жмуркин промычал протяжно.

– Бьорн интересуется, – устало сказал я, – Бьорн интересуется – почему вы не татуировали лицо?

Да и самому мне было интересно.

– Увы, – развел руками Мельников, – увы, пока не могу. Я же говорил, я финансист. Работаю в банке. А там надо соблюдать буржуазные нормы приличия. Знаете, наш народ пока еще очень костный, он не может понять, что душа у человека устремлена ввысь… Но я уже наметил сроки, когда я заработаю себе и своему маленькому Элвису на жизнь, я уйду, конечно. Буду жить как человек… И тогда дело дойдет и до лица… Вы ведь знаете, что Элвис был татуирован?

– Татуирован?

– А вы не знали… – Мельников с укоризной покачал головой.

Жмуркин покивал, давая понять, что он-то про такие тонкости, само собой, знает.

– Элвис был татуирован с ног до головы. И тоже своими песнями! И кроме того, он был прекрасным каратистом! Обладал просто сокрушительным ударом, ломающим ребра, обладал техникой отсроченной смерти! Это когда удар наносится сегодня, в зону концентрации крови в человеческом теле! А смерть наступает потом, через неделю! Многие считают, что Элвису выдали черный пояс просто так, типа, по блату, как дань уважения. Это было не так!

Мельников принялся обряжаться в кимоно и попутно рассказывал:

– Элвис просто не хотел показывать свое мастерство. Но в экстремальных ситуациях он был беспощаден! Однажды на него напали девять человек, он раскидал их как котят! И он отлично водил машину! И даже участвовал в кольцевых гонках, разумеется, инкогнито…

«Зря, – думал я, когда мы уходили от этого Элвиса… Это становилось уже совсем невыносимым! – Зря я подписался на это расследование! Зря! Рехнешься, точно рехнешься, крышу не то что сорвет, ее с мясом выковыряет. А нам еще предстоит третий…»

Мама.

Третий поклонник, к счастью, тоже обитал неподалеку, в новостроенных оранжевых высотках, их много в последнее время повылезало, все, как один, похожи на японские грибы смерти.

– Его зовут Барабанщиков, – сказал я.

– Мы не пойдем, – сказала Тоска. – С меня хватит. Когда этот маньяк стал раздеваться… Нет, нервы у меня не железные.

Я хотел ей напомнить, что идея искать крысу – ее идея. Но отчего-то не напомнил.

– Да-да, – подтвердил Питер. – Мы не пойдем.

– Как знаете, – равнодушно сказал я. – Но я бы пошел. Особенно на твоем месте, Питер. Для тебя это может быть познавательно, в Америке ты такого точно не увидишь. Потом будешь рассказывать…

– Нет-нет, – отмахнулся Питер. – Я и так уже много увидел…

– Ну, смотрите, – вздохнул я, и мы со Жмуркиным направились к центральному оранжевому грибу.

На сердце у меня было как-то неспокойно. Тихое помешательство Ларисы Ивановны сменилось садистским фанатизмом финансиста Мельникова. По всем законам драматургической подлости третий горячий поклонник должен был отправить нас в элвисистский нокдаун.