Поднявшись на Тверскую, я не сразу увидела Томаса – он устроился за спиной Пушкина, на мраморном пьедестале, и мало чем отличался от обычных московских парней, поджидающих своих девушек на самом популярном для свиданий месте.

Черная футболка с логотипом «Найк», линялые джинсы с художественно растрепанной дыркой на колене, конверсы на босу ногу смотрелись хипстерски. Он не видел меня; сидел, сгорбившись, погруженный в раздумья. В сердце закралось щемящее чувство жалости. Словно этот мальчик потерялся в огромном незнакомом городе. Я поспешила подойти. Томас поднял отсутствующий взгляд, и я вновь натолкнулась на глаза Фитцджеральда. Остановилась, словно перед невидимой стеной, сморгнула. Сладкое наваждение моментально развеялось. Молодой человек поднялся и шагнул навстречу. В его руке был цветок.

– Привет! Я решил, что вы любите желтые розы. Не ошибся?

Нет, не ошибся.

«Ведь ты это когда-то знал».

Мы ничего не планировали на этот вечер. Хотелось только немного повеселиться и развеяться перед его отъездом домой. Томасу было интересно познакомиться с жизнью обычных москвичей, и он попросил меня отвести его в ночной клуб. Мое предложение прогуляться по вечерней Москве не вызвало у него энтузиазма и было вежливо отклонено. Томас пояснил отказ. За время пребывания в столице его помощник организовал несколько интересных экскурсий: в Кремль, Третьяковку, в Новодевичий монастырь и даже в пару усадеб за чертой города. Так что культурная программа выполнена на двести процентов и должна закончиться посещением обычного клуба.

То, что он отказался от моих услуг потенциального гида, сняло груз с души. Спеша на встречу, я судорожно вспоминала, что следует показать гостю столицы, если он проявит такое желание. И не только показать, но и рассказать. А экскурсовод из меня вряд ли получится достойный. Поэтому, получив вежливый отказ, я вздохнула с облегчением.

Как многие работающие от звонка до звонка москвички, я забыла, когда последний раз посещала Третьяковку или Пушкинский, откладывала это мероприятие на «Ночь Музеев», а потом еще и еще… Большинство дней проходят по одному и тому же занудному сценарию: «дом – работа – дом», с небольшими поправками в выходные.

У каждого из нас есть особые места, куда мы возвращаемся за ностальгическими воспоминаниями.

Так и я часто сижу в обнимку с Бегемотом под липами Патриаршего пруда, через призму времени безучастно наблюдаю за спешащими москвичами, которые «совсем не изменились», а потом по тихим тенистым переулкам пробираюсь на Арбат. Там пью ароматный кофе в маленьком кафе, разглядываю шедевры местных портретистов, покупаю пирожное в ресторане «Прага» и ныряю в метро.

Итак, клуб! Это предложение выглядело немногим лучше посещения музея – на ночные заведения остается еще меньше времени, чем на кино и театр. Странно, что могло заинтересовать Томаса в клубной московской жизни после знаменитых лондонских тусовок? Я надеялась, что наш внешний вид соответствует требовательному вкусу охранника, его представлению о благонадежности, и что мы сможем беспрепятственно пройти фейс-контроль. Подойдя к входу в «Гараж», я попросила Томаса говорить громче на английском. Примитивный метод сработал – иноземцы у нас «велкам форевер»[7].

Внутри клуба было не протолкнуться; нам с трудом удалось найти укромный, уединенный уголок, где техно не так сильно утомляло слух.

Состояние мое в силу невероятного количества бредовых идей, рождающихся и умирающих в голове в течение всего дня, сложно было назвать стабильным, так что решение повеселиться оказалось не лишним. Томас выглядел сегодня задумчивым, отрешенным. Хмурился и прятал взгляд. Его явно что-то тревожило. Мои робкие попытки завести непринужденный разговор натыкались на односложные ответы или тонули в молчании.

Наконец пара коктейлей оказала магическое действие – мой спутник сменил напряженную позу, откинулся на спинку дивана и блаженно прикрыл глаза. Пока он наслаждался пульсирующими ритмами, доносящими от ди-джейского пульта, я тайком рассматривала его.

«Какой же он нелепый. Одет небрежно, словно подросток. Ему дашь от силы лет двадцать пять, не более. Интересно, сколько ему на самом деле? Тридцать? Тридцать пять, как и мне? Вряд ли».

Было сложно охарактеризовать незнакомое чувство, что зарождалось в сердце. Нежное, трепетное стремление заботиться, оберегать от возможной беды. Почти материнское чувство к взрослому мужчине. Такое случилось со мной впервые и очень настораживало.

Я подсела к нему поближе и, прислонившись к уху, спросила:

– Все хорошо?

Томас широко улыбнулся. Сердце-птичка затрепетало в груди.

Я опустила глаза. Застенчивый сердцеед с обворожительной улыбкой – вот он кто!

«Надо о чем-нибудь говорить. Молчать невежливо…»

– Томас, вы часто ходите в подобные заведения?

Молодой человек приподнял голову с дивана и посмотрел мне прямо в глаза со странным укором:

– Если честно, второй раз в жизни. Не смейтесь! Первый раз меня затащили друзья после защиты диплома. В Сохо – есть у нас такой, как говорят у вас, «грязный район». Мало что осталось в памяти после жуткой вечеринки. Напился как свинья и два дня не мог доехать до дома, ночевал у друзей… Дед был готов заявить в полицию. После этого у меня аллергия на клубы. А ты? Извините – вы?

Я рассмеялась, представив Томаса в образе парнокопытного.

– Если честно, тоже второй или третий раз. У меня совсем нет времени на вечернюю жизнь. Дочка, дом, работа. Каждому – свое!

– Да, каждому – свое! «De natura deorum…» Неплохую фразу придумал Цицерон[8]. Правда он не учел ее последствий… Елена, пойдем потанцуем, хорошая музыка, спокойная…

Он испуганно взглянул на меня, видимо, опасаясь услышать немедленный отказ.

Мгновения оказалось достаточно – по телу разлилось тепло.

Приблизившись к танцующим парам, Томас бережно прижал меня к себе, я обняла его за плечи и, прикоснувшись к шершавой щеке, вдохнула запах. Его запах был другим – легким, расслабляющим, с примесью хвойных и древесных ноток. Закрыв глаза, я блаженно растворилась в нежно обволакивающих звуках музыки. Когда «Отель «Калифорния»»[9]закрыл двери, мы вернулись в укромный уголок.

Магия света и тени сыграли коварную роль. Я сидела напротив Томаса, уютно устроившегося на диване с бокалом в руках, и видела, как одна за другой исчезли детские веснушки, волосы потемнели, черты лица стали строгими и резкими, а взгляд, обращенный на меня, – печальным. Чем дольше я вглядывалась в него, тем четче проступал образ Фитцджеральда. В какой-то момент стало не по себе. Следом за Томасом начал меняться окружающий мир. Вместо мигающих софитов и крутящихся зеркальных шаров в его глазах отразились пляшущие на сквозняке языки свечей и отблески тлеющих в камине углей. Я сморгнула навернувшиеся слезы.