В марте-апреле 1920 года мы с Аннемари поженились и вскоре переехали в Йену, где сняли меблированную квартиру. Я должен был добавить немного современной теоретической физики в лекции профессора Ауэрбаха. Мы наслаждались дружбой и сердечностью обоих Ауэрбахов, которые были евреями, и моего начальника Макса Вина с супругой (по традиции они были антисемитами, однако не питали ни к кому личной неприязни). Хорошие отношения с ними очень помогли мне. Я слышал, что в 1933 году, не видя способа избавиться от угнетений и унижений, ждавших их после захвата власти (Machtergreifung) Гитлером, Ауэрбахи покончили с собой. Эберхард Бухвальд, молодой физик, только что потерявший жену, и пара по фамилии Эллер с двумя маленькими сыновьями также стали нашими друзьями в Йене. Миссис Эллер навестила меня в Альпбахе прошлым летом (1959), несчастная обездоленная женщина, чьи мужчины отдали жизни в борьбе за дело, в которое не верили.

Хронологическое описание чьей-то жизни – скучное занятие. Не важно, вспоминаешь ли ты события, произошедшие с тобой или с кем-то другим: среди них редко попадается переживание или наблюдение, достойное быть отмеченным, даже если ты считаешь нужным придерживаться исторического порядка. Вот почему я собираюсь кратко резюмировать периоды моей жизни, чтобы впоследствии обращаться к ним, не думая про хронологию.

Первый период (1887–1920) завершается моей женитьбой на Аннемари и отъездом в Германию. Я назову его «Первым венским периодом». Второй период (1920–1927) назову «Ранними годами скитаний» – я побывал в Йене, Штутгарте, Вроцлаве и, наконец, в Цюрихе (в 1921 году). Этот период закончился, когда меня пригласили в Берлин, чтобы стать преемником Макса Планка. В 1925 году во время пребывания в Арозе я написал работы по волновой механике. Моя статья вышла в 1926 году, и я отправился в двухмесячный лекционный тур по Северной Америке, основательно отрезвленной сухим законом. Третий период (1927–1933) оказался весьма приятным. Я назову его «Учеба и учение». Он закончился с приходом к власти Гитлера, так называемым Machtergreifung, в 1933 году. Завершая летний триместр, я уже готовил вещи к отправке в Швейцарию. В конце июля покинул Берлин, чтобы провести отпуск в Южном Тироле. Согласно Сен-Жерменскому договору, Южный Тироль отошел Италии, поэтому мы по-прежнему могли посещать его по немецким паспортам, в отличие от Австрии. Великий наследник Бисмарка преуспел в блокаде Австрии, которую прозвали Tausendmarksperre («блокада тысячи марок»). Так, моя жена не смогла навестить мать в ее семидесятый день рождения. Чиновники его превосходительства не позволили. В конце лета я не вернулся в Берлин, а подал в отставку, но ответа так и не получил. На самом деле они заявили, что вообще не видели моего прошения, а узнав, что мне присуждена Нобелевская премия по физике, отказались принимать его.

Четвертый период (1933–1939) я назову «Поздними годами скитаний». Еще весной 1933 года Ф. А. Линдеманн – впоследствии лорд Черуэлл – предложил мне «содержание» в Оксфорде. Это произошло во время его первого визита в Берлин, когда я случайно выразил свое отношение к сложившейся ситуации. Он сдержал слово. И потому мы с женой пустились в путь на приобретенном по такому случаю маленьком «БМВ». Покинули Мальчезине и через Бергамо, Лекко, Сен-Готард и Париж добрались до Брюсселя, где в то время состоялся Солвеевский конгресс. Оттуда мы порознь направились в Оксфорд. Линдеманн заранее позаботился о том, чтобы обеспечить мне членство в колледже Магдалины, хотя бо́льшую часть денег я получал от Имперского химического треста.

Когда в 1936 году мне предложили пост в Эдинбургском университете и еще один в Граце, я выбрал последний – невероятно глупый поступок. Беспрецедентный выбор – и беспрецедентный результат, хотя обстоятельства сложились весьма удачно. Разумеется, я пострадал от нацистов в 1938 году, но к тому времени уже принял вызов в Дублин, где де Валера собирался основать Институт передовых исследований. Преданность родному университету никогда не позволила бы эдинбуржцу Э. Т. Уиттекеру, бывшему учителю де Валеры, предложить меня на этот пост, если бы в 1936 году я отправился в Эдинбург. То место занял Макс Борн. Для меня Дублин оказался в сотни раз лучше. В Эдинбурге я бы не только страдал от работы, но и ощущал бы себя враждебным иностранцем.

Второе «бегство» привело нас из Граца через Рим, Женеву и Цюрих в Оксфорд, где добрые друзья Уайтхеды приютили нас на два месяца. Нам пришлось оставить милый маленький «БМВ», прозванный «Граулингом», потому что он был очень медленным. Кроме того, я лишился водительских прав. Дублинский институт не был «готов», и в декабре 1938 года мы с женой, Хильде и Рут отправились в Бельгию. Вначале я читал лекции (на немецком!) в Гентском университете как приглашенный профессор, на средства Фонда Франки. Потом мы провели около четырех месяцев в Де-Панне, на море. Это было хорошее время, несмотря на медуз. Кроме того, там я единственный раз в жизни увидел морскую фосфоресценцию. В сентябре 1939 года, в первый месяц Второй мировой войны, мы отправились в Дублин через Англию. С нашими немецкими паспортами мы по-прежнему были для британцев врагами-иностранцами, но благодаря рекомендациям де Валеры нас пропустили. Возможно, Линдеманн тоже подергал за ниточки, несмотря на неприятную ссору, случившуюся год назад. Все-таки он был очень достойным человеком, и я не сомневаюсь, что на посту советника своего друга Уинстона в вопросах физики оказал Британии неоценимую помощь во время войны.

Пятый период (1939–1956) я назову «Мое долгое изгнание», но без горечи, обычно связанной с этим словом, потому что это было чудесное время. Иначе я бы не познакомился с этим прекрасным уединенным островом. Нигде больше во время нацистской войны мы не смогли бы вести столь постыдно беззаботную жизнь. Я не могу представить, что семнадцать лет «продержался бы на плаву» в Граце, с нацистами или без них, с войной или без нее. Порой мы тихо говорили друг другу: «Wir danken’s unserem Führer» («Мы в долгу перед нашим фюрером»).

Шестой период (1956–?) я назову «Поздним венским периодом». Еще в 1946 году мне вновь предложили австрийский пост. Когда я сообщил об этом де Валере, он настоятельно рекомендовал отказаться, ссылаясь на нестабильную политическую ситуацию в Центральной Европе. Он был прав. Но несмотря на доброжелательное отношение ко мне, его не интересовало, что станет с моей женой, если со мной что-нибудь случится. Он лишь отвечал, что сам не знает, что станет с его женой в подобной ситуации. Поэтому я сообщил в Вену, что желаю вернуться, но хочу подождать, пока ситуация нормализуется. Добавил, что из-за нацистов уже дважды был вынужден прерывать работу и начинать с чистого листа в другом месте; третий раз положит конец моей карьере.

Оглядываясь назад, я понимаю, что поступил правильно. В те дни несчастная изнасилованная Австрия была скверным местом для проживания. Австрийские власти не удовлетворили мое прошение о пенсии для моей жены в качестве компенсации, несмотря на то, что вроде бы намерены загладить свою вину. Нищета была слишком отчаянной (и остается таковой сейчас, в 1960 году), чтобы делать послабления отдельным людям, отказывая остальным. Я написал много коротких книг на английском (их опубликовало «Кембридж-юниверсити-пресс») и продолжил исследования «асимметричной» общей теории гравитации, которая приносит одни разочарования. Последним – по счету, но не по значению – достижением стали две успешные операции, проведенные в 1948-м и 1949-м мистером Вернером, который удалил катаракту с обоих моих глаз. Когда пришло время, Австрия очень щедро восстановила меня на прежнем посту. Я также получил новое назначение в Венском университете, что повышало мой статус, хотя с учетом возраста мог занимать должность лишь два с половиной года. Всем этим я обязан преимущественно своему другу Гансу Тиррингу и министру образования доктору Дриммелю. Тогда же мой коллега Робрахер успешно провел новый закон о статусе заслуженного профессора, что тоже пошло мне на пользу.