Он посмотрел Неге в глаза:

— Что ты чувствуешь, убив человека?

— Убив шестерых, — шепотом поправила она брата и снова задрожала. — Но я не могу думать об этом. У меня перед глазами улыбка Намувая. Как мы найдем большое дерево, под которым нас будет ждать Хасми?

Лук задумался:

— Если дерево большое, то оно должно быть выше всех остальных деревьев. Если оно находится в середине долины, а до следующего перевала полсотни лиг, то мы пройдем десяток или два десятка лиг, заберемся на одно из деревьев и высмотрим то, которое выше прочих.

Они добрались до середины долины только к полудню следующего дня. Но сначала им пришлось провести в лесу ночь. Лес был наполнен жизнью, но эта жизнь словно затаилась, когда двое приемных детей Куранта вошли под величественные зеленые своды. Деревья были столь высоки, а их кроны столь густы, что у корней царил сумрак и вместо травы почву покрывал бледно-розовый мох. Он прекрасно скрадывал шум шагов, но он же таил в себе опасность. Пару раз только предупредительное шипение спасало Лука от того, чтобы попавшая под сапог змея обвила ногу незадачливого путешественника. В конце концов они стали ступать только по корням, тем более что древесные гиганты распускали их во все стороны, словно щупальца, которые переплетались друг с другом сплошной древесной сетью. Да, никакая буря не могла бы вырвать хоть одно дерево из этого сплетения. Не единожды Лук ловил себя на мысли, что лес, по которому они идут, ничем не напоминает леса равнин и предгорий Текана, хотя, казалось, что там было до обычных теканских лесов — несколько десятков лиг на запад да ширина Хапы. Даже мошкара в Диком лесу и та была иной — поднималась в воздух, словно легкая паутинка, и не зудела, а шелестела, шуршала крохотными крылышками. К счастью, соцветия кувшинки спасали от нее путников.

К ночи они выбрали большое дерево, закинули на нижнюю ветвь, до которой ствол гиганта на два десятка локтей напоминал отполированную временем колонну, веревку, поднялись наверх, потом по сучьям и ветвям перебрались еще выше, пока не нашли место в развилке ветвей, где можно было не только сидеть, но даже и лежать.

Спали по очереди. Первую половину ночи дозорным был Лук. Он прислушивался к звукам ночного леса, присматривался к ветвям, которые сплетались во тьме в неразличимое месиво, разве только некоторые ветви, из тех, что потолще, слегка отсвечивали мерцанием ночного лишайника, но этого света было недостаточно, чтобы разглядеть хоть что-то. Хотя тьма нисколько не мешана Луку, ему мешало что-то иное. Ему казалось, что лес ненастоящий. Впечатление было таким, как если бы рано утром он выбрался из балагана, прошелся между рядами хиланской водяной ярмарки, но не нашел бы ни одного продавца и ни одного покупателя. Стояли бы шатры, прилавки, лежал бы товар, даже дымились бы жаровни, готовые принять на свои противни свежеслепленные пирожки, но не было бы ни души. Впрочем, порой случалось нечто похожее, когда на ярмарку заявлялся старший смотритель, продавцы, правда, никуда не исчезали, но покупатели предпочитали броситься врассыпную. От нечего делать Лук принялся вспоминать то, что он знал о клане Зрячих. Всякий клан имел немало баек о собственном славном прошлом, достаточно поводов — подлинных и вымышленных — для похвальбы, но о собственном клане Лук знал немного. Нет, его детская память ухватила и сохранила достаточно ярких картин прошлого, но все эти картины оставались картинами. В тот год, когда беда захлестнула Харкис, он только-только подошел к возрасту, в котором слова перестают быть лишь звуками и обретают смысл. И все-таки что-то он должен был знать? Тот же Курант, когда однажды вернулся под утро с Харасом с перебитой рукой, под слезы и причитания Саманы подозвал к себе Лука и, не обращая внимания на то, что та делает с его раной, завел разговор с сыном именно о клане Зрячих.

— Ты — Сакува, — говорил он в лицо тогда еще двенадцатилетнему пареньку. — А Сакува не простой клан. Я уж не знаю, почему прошлый иша решил стереть его с лица Текана, но никогда он не был тем, чем были все остальные кланы. Мало того что Харкис имел вольности, которые не снились другим городам, эти вольности никогда не вызывали ни зависти, ни вожделения у других кланов. Ты знаешь, что в Текане запрещено колдовство?

— Да, — кивнул подросток. — Колдовство противно воле Пустоты, поскольку колдующего может обуять гордыня, что он сам подобен всесильной и всевластной Пустоте.

— Ну, — Курант усмехнулся, поморщился от боли в руке, которую Самана перетягивала тряпьем, — почти так. Только не ляпни какому-нибудь храмовнику что-то о воле Пустоты. Тут нам всем вдалбливают, что у Пустоты нет воли, чтобы мы не подумали, что эта Пустота что-то вроде сидящего на золотом троне самовластного придурка, хотя тут же рассказывают о правилах и установлениях, исходящих от этого самого придурка. Но не забивай себе голову, запомни, Сакува было подвластно колдовство.

— Колдовство? — вытаращил глаза Лук.

— Колдовство, — кивнул Курант. — Точно так же, как и езда на лошади подвластна гиенцам. Никто так не справляется с лошадьми, как гиенцы. Другой вопрос, что лошади не запрещены, поэтому гиенцы гоняют табуны и выращивают лошадок для всего Текана, а колдовство запрещено, но способности ведь никуда не деваются. Ты никогда не задумывался, почему клан Сакува именуется кланом Зрячих?

— Задумывался! — обрадовался Лук. — Потому что у всех Сакува были большие глаза!

Обрадовался и тут же сник. И то сказать, что там осталось от целого клана?

— Вряд ли, — махнул здоровой рукой Курант. — Думаю, что из-за колдовства. Понимаешь, я в колдовстве несведущ, но это как с музыкой. Ведь каждый может взять в руки гиенскую дудку, но заиграет на ней только тот, который слышит музыку. А вот чтобы колдовать, нужно видеть. И Сакува могли видеть. Или ты думаешь, что слава мечников Сакува держалась только на том, что они уделяли искусству фехтования больше времени, чем другие кланы? Нет, парень. Никто не уделяет больше времени воинским искусствам, чем клан Хара. Мало какая школа фехтования может сравниться со школой Кессара, однако, если взять сотню воинов Сакува и сотню лучших воинов любого другого клана, Сакува будут сильнее.

— Нет уже сотни воинов Сакува, — пробормотал тогда Лук, изо всех сил стараясь сдержать слезы.

— Но ты-то пока жив? — погладил его по голове Курант. — И ты Зрячий, это точно. Так вот, немалая часть искусства Сакува держалась на том, что они видели больше, чем их противники. Они видели не только то, что происходит, но и то, что должно произойти. Они видели движение до того, как оно началось. Или ты не замечаешь этого по себе? Возьми того же Хараса. Он очень способен, он старше тебя, и он ловчее тебя, и упражняется с мечом он на семь лет больше тебя, однако раз за разом ты побеждаешь его в схватках. Молчишь? Просто ты еще сам не понимаешь, как это тебе удается, к тому же ты хороший парень и не позволяешь себе посмеиваться над Харасом. А дело все в том, что ты видишь.

— И как же это может нам помочь? — спросил Лук, покосившись на безвольную руку Куранта.

— Ты будешь учиться фехтовать вслепую, — хмыкнул Курант. — Нет, мне повредили левую руку, и я еще на что-то гожусь, но мне уже нужен сменщик. Конечно, ты никакой не колдун, но ты из клана Зрячих. У тебя должно получиться.