А ведь вполне возможно, тут и впрямь западня, специально устроенная Геббельсом, чтобы окончательно его подловить? Чтобы доказать всему свету, насколько прав был министр в оценке актера Хартайзена? О господи, да он совсем рехнулся, всюду ему мерещатся опасности! Министры такими вещами не занимаются! Или как раз занимаются?

Впрочем, нельзя же стоять здесь до бесконечности. Надо решаться; недосуг сейчас думать о Геббельсе, надо думать о себе!

Хартайзен снова взбегает на один марш вверх, никого там нет, никто за ним не следит. А он уже звонит в дверь адвоката Толля. Мчится мимо секретарши, бросает открытку на стол адвоката, кричит:

– Вот! Только что нашел на лестнице!

Адвокат бросает беглый взгляд на открытку. Потом встает и тщательно закрывает двойную дверь кабинета, которую взбудораженный актер распахнул настежь. Возвращается к столу. Берет открытку, долго и внимательно читает, меж тем как Хартайзен расхаживает по комнате, нетерпеливо поглядывая на него.

Наконец Толль выпускает открытку из рук, спрашивает:

– Где, говоришь, ты ее нашел?

– Здесь, на лестнице, маршем ниже.

– На лестнице! Стало быть, на ступеньках?

– Не будь таким буквоедом, Эрвин! Нет, не на ступеньках, а на подоконнике!

– И позволь тебя спросить, зачем ты притащил сей очаровательный подарок ко мне в контору?

Голос адвоката звучит резче, актер оправдывается:

– А что мне было делать? Открытка лежала там, и я машинально ее взял.

– Почему же ты не положил ее на прежнее место? Что было бы вполне естественно!

– Когда я ее читал, мимо проехал лифт. Мне показалось, за мной наблюдают. Меня же знают в лицо.

– Еще не легче! – со злостью сказал адвокат. – А потом ты, надо полагать, с этой открыткой в руках демонстративно помчался ко мне?

Актер печально кивнул.

– Нет уж, друг мой, – решительно произнес Толль, протягивая ему открытку, – забери ее, будь добр. Я не хочу иметь к этому касательства. Кстати, на меня не ссылайся. Я эту открытку вообще не видел. Забери ее, наконец!

Побледнев, Хартайзен не сводил глаз с друга.

– По-моему, – сказал он, – ты не только мой друг, но и мой адвокат, представляешь мои интересы!

– Нет, вернее, уже нет. Ты неудачник, у тебя невероятный талант вляпываться в прескверные истории. Чего доброго, и других за собой потащишь. В общем, забирай открытку!

Он снова протянул ее Хартайзену.

Но тот так и стоял, бледный, руки в карманах.

– Я боюсь, – тихо сказал он после долгого молчания. – В последние дни у меня не раз возникало ощущение, что за мной следят. Сделай одолжение, порви открытку. А обрывки брось в мусор, в корзину!

– Это слишком опасно, мой милый! Курьер или шпионящая уборщица – и я попал!

– Тогда сожги!

– Не забудь, у нас тут центральное отопление!

– Возьми спичку и сожги в пепельнице. Никто и знать не будет.

– Ты будешь знать.

Бледные, оба смотрели друг на друга. Они дружили давно, еще со школы, но теперь страх, вставший меж ними, принес с собой недоверие. Они молча смотрели друг на друга.

Он актер, думал адвокат. Может, разыграл сейчас роль, хочет меня впутать. Пришел по заданию, проверяет мою благонадежность. Недавно, при злополучной защите перед Народным трибуналом, я едва вышел сухим из воды. Но с тех пор мне не доверяют…

В какой мере Эрвин, собственно, мой адвокат? – мрачно думал актер. В деле с министром помогать не хочет, а теперь даже вопреки правде готов показать, что в глаза не видел открытку. Он не отстаивает мои интересы. Он действует против меня. Как знать, может, эта открытка… повсюду слышишь о западнях, какие расставляют людям. Ах нет, чепуха, он всегда был мне другом, человек надежный…

Опомнившись, оба опять посмотрели друг на друга. Заулыбались.

– Совсем мы с ума сошли, заподозрили друг друга!

– Мы же знакомы больше двух десятков лет!

– Все гимназические годы вместе!

– Да, вон сколько времени утекло!

– И до чего мы дошли? Сын предает мать, сестра – брата, друг – подругу…

– Но мы с тобой друг друга не предадим!

– Давай подумаем, как лучше всего поступить с этой открыткой. Для тебя вправду неразумно выходить на улицу с нею в кармане, раз ты чувствуешь, что за тобой следят.

– Возможно, это попросту нервы. Давай сюда открытку, уж как-нибудь я от нее избавлюсь!

– Тебя, прямо как назло, так и тянет к опрометчивым поступкам! Нет, открытка останется здесь!

– У тебя жена и двое детишек, Эрвин. И сотрудники твои, пожалуй, не сплошь надежны. Кто нынче вообще надежен? Давай открытку. Через четверть часа я тебе позвоню и доложу, что избавился от нее!

– Боже упаси! Опять ты в своем амплуа, Макс. О таких вещах – по телефону! Почему бы тогда не позвонить прямо Гиммлеру[23]? Так ведь куда быстрее!

Они снова переглядываются, немного утешившись, что все-таки не совсем одиноки, что у каждого есть пока надежный друг.

Неожиданно адвокат сердито хлопает ладонью по открытке.

– О чем только думал чертов идиот, когда писал вот это и подбрасывал нам на лестницу! Рассчитывал других отправить на эшафот?!

– А из-за чего? Что он, собственно, пишет? Любой из нас все это уже знает! Он не иначе как сумасшедший!

– Все теперь сплошь сумасшедшие, один заражает другого!

– Не мешало бы поймать этого малого, который устраивает другим такие неприятности! Я буду только рад…

– Ах, брось! Тебя определенно не порадует, если еще кто-то умрет. Но как нам выбраться из этих сложностей?

Адвокат опять задумчиво глянул на открытку. Потом взялся за телефон.

– У нас в доме есть этакий политруководитель, – пояснил он другу. – Я официально передам ему открытку, опишу реальную ситуацию, не придавая ей большой важности. Ты уверен в своих показаниях?

– Вполне.

– А в своих нервах?

– Безусловно, дорогой мой. На сцене я еще никогда не мандражировал. Всегда только перед выходом! А что за тип этот ваш политруководитель?

– Понятия не имею. Не припомню, чтобы я хоть раз его видел. Вероятно, какой-то мелкий чинуша. В общем, сейчас я ему позвоню.

Однако явившийся человечек походил не столько на чинушу, сколько на лиса, правда весьма польщенного тем, что ему довелось познакомиться со знаменитым актером, которого он так часто видел в кино. И, не раздумывая, он назвал шесть фильмов, в которых тот никогда не снимался. Макс Хартайзен выразил восхищение его памятью, после чего они перешли к деловой части.