Кажется, она сказала, что они сядут внизу.

Я почти была в этом уверена.

Я посветила фонариком в сторону балкона.

Балюстрада слева была скручена, изломана и вся оплавилась и почернела, как изжеванная лакричная палочка. А балкона больше не было.

Я кивнула, но не в ответ мистеру Коллинзу, а самой себе, и спустилась по лестнице, держась за балюстраду и хрустя разбитым стеклом.

– Банти! Банти, это я. Милая, мы уже здесь! Все хорошо, мы здесь! – звала ее я.

Так в детстве меня успокаивала мама, когда мне снились кошмары. Когда во сне являлись чудовища, и я в страхе кричала «Мама, мамочка!», она всегда приходила ко мне, и я, едва заслышав ее голос, уже знала, что все будет хорошо и она сейчас придет ко мне, чтобы прогнать незваных гостей, надо только быть храброй и дождаться ее. Вот она уже идет по коридору, и ее голос, тихий, спокойный, говорит мне, что все в порядке, вот она входит в комнату, включает свет – и все чудовища исчезают.

– Банти, мы здесь! Скажи, где ты, милая, мы уже рядом!

Я звала и звала, затем умолкла, прислушавшись. Ответа не было. Слышны были стоны и плач, кто-то звал на помощь, кто-то говорил, что сюда уже едет неотложная помощь.

Добравшись до того, что осталось от танцплощадки, мы на минуту остановились. Рука мистера Коллинза лежала на моем плече, и он спросил, во что была одета Банти, и я ответила, что на ней было синее платье с оборками на подоле, а Билл был в своей парадной форме пожарного. А еще он сказал, чтобы я все время думала о ней, и что бы я ни увидела, я должна была искать ее и слушать внимательно, и ни о чем больше не думать, и что он будет рядом.

Я повсюду светила фонарем, искала Банти. Всюду были обломки, битое стекло, и часть крыши, или балкон, или потолок, рухнула вниз.

И тела повсюду. Мертвые люди. Я в ужасе вскрикнула, но рука мистера Коллинза все еще лежала на моем плече.

– Позови ее, – сказал он, когда я остановилась перед чьим-то обезображенным телом. Я не могла узнать в этом Банти. Оно было ни на что не похоже.

– Это не она, – еле слышно шепнул мой спутник, и я кивнула, так как это было просто замечательно. Я снова принялась звать Банти.

Мы пробирались между столиками, мимо сцены, где должен был играть ансамбль. Кто-то звал на помощь, стонал: «Больно… как больно!», но я не отвечала.

Я бросила их умирать, и это было омерзительно. В ту ночь я не думала об этом. Если Банти была жива, ей нужна была моя помощь. Я продолжала искать.

Люди были завалены обломками, засыпаны пылью, и стекло, повсюду было столько стекла, и мы склонялись к каждому из лежащих, чтобы посмотреть, может быть, это Банти или Билл? Но пока мы не могли их найти среди мертвых, и нам могло повезти. Не все здесь, внизу, были мертвы или умирали.

Какая извращенная логика! Спустя многие месяцы я буду лежать в кровати без сна, вспоминая ту ночь и то, какой бездушной я была тогда.

Я продолжала искать, бродя среди тел, разорванных на куски, среди тех, кто погиб, но все еще сидел за столом. Опаленные, обожженные, мертвые. Словно пьяный, мертвец уронил голову на стол. Я не видела его лица, и у него не было рук.

Отвернувшись, я звала ее снова и снова. Мистер Коллинз все время был рядом со мной, и я знала, что он не бросит меня, не отступится. До конца своей жизни буду любить его за это, хоть он и мой начальник.

Внизу были и другие люди. Они помогали раненым, кто-то тащил носилки. Здесь были настоящие медсестры, хлопотавшие над кем-то и сыпавшие медицинскими терминами. Где-то неподалеку от сцены я слышала, как Рой зовет Билла и Банти.

Вот две танцовщицы склонились над кем-то. Одна рвала скатерть на полосы, вторая зажимала рану. Обе были в костюмах с блестками, совсем нетронутых.

– Господи, Анни, еще каких-то пять минут, и нас бы тут уже не было, – вздохнула одна. – Бедная девочка.

Сдержавшись, чтобы не закричать, я направила луч фонаря на девушку. Она была в одном белье, ее платье сорвало взрывной волной. Лица не было видно, но ее волосы были светлыми. Это была не Банти.

Должно быть, танцовщицы были за сценой на перерыве, когда это случилось. Я посветила в сторону сцены за их спинами. Там лежали огромные куски обвалившейся стены и штукатурки.

И я увидела, что под одним из них мелькнуло длинное платье. Цвета было не разобрать, но на подоле были оборки.

– БАНТИ! – закричала я не своим голосом. Это она! Это должна быть она!

Я бросилась к ней, упала рядом на колени, прямо на стекло. Ее нога была зажата грудой обломков, и вся она была засыпана мусором, но я видела ее лицо – лицо моей Банти.

Приоткрыв рот, она попыталась что-то сказать. Тихий стон сорвался с ее губ, и я не понимала, что она пытается сказать, но она была жива. Жива!

– Банти, милая, все хорошо, – я коснулась ее щеки. – Все будет хорошо.

Я начала разгребать кирпичи и штукатурку. Мистер Коллинз, стоя на коленях, делал то же самое.

– Ты не умрешь, мы приведем помощь, ты обязательно поправишься, – твердила я без устали.

Банти моргнула раз. Другой. Пыль попала ей в глаза, и она готова была вот-вот надсадно закашляться. Но она посмотрела прямо мне в глаза и страшным, хриплым голосом произнесла лишь одно слово:

– Билл.

Когда приехали машины неотложной помощи и Банти увезли, мистеру Коллинзу пришлось подкупить таксиста, так как тот не хотел везти нас – так жутко мы выглядели. Кэб плелся за длинной серой вереницей машин, следовавших в больницу Черинг-Кросс, и остаток ночи превратился в продолжение кошмара: снова найти Банти и узнать, нашелся ли Уильям. Мистер Коллинз дал мне немного мелочи, и я звонила родителям из больницы, снова и снова повторяя: «Банти серьезно пострадала, папа, Билла мы не нашли, да, Банти ранена!».

Мама и папа сразу выехали к нам домой, и бабушка Банти тоже, только она отправилась прямиком в госпиталь. Доктора отправили нас с мистером Коллинзом домой, предварительно перевязав мои изрезанные колени, но ни словом не обмолвившиеся о судьбе моих друзей. Я знала только, что, когда носилки грузили в машину, Банти была жива.

В это воскресенье мы с ней должны были сидеть дома, вспоминая чудесную, пленительную ночь в модном клубе, и дожидаться Билла, чтобы еще раз поговорить обо всем, что там было.

Вместо этого Мама бесконечно заваривала чай, Папа настоял на том, чтобы сменить безупречно наложенные медсестрой повязки, а я пыталась не вспоминать ничего из увиденного.

Без десяти одиннадцать зазвонил телефон – бабушка Банти навестила внучку. Отец снял трубку и выслушал ее, изредка отвечая «Ясно» и «Это очень хорошо, миссис Тэвисток» в своей докторской манере. Затем спросил, есть ли новости об Уильяме, и после недолгой паузы оживился: «Что ж, уверен, вам сообщат, когда все прояснится».