А ведь верно! Почти все столики в ресторане при отеле были заняты разномастной публикой. Отовсюду слышалась речь на разных языках и шум тарелок. Ева с удивлением озиралась, не узнавая тишайшее ранее заведение.

– Просто глазам своим не верю!

– Вы ничего не замечаете. – Поль надрывно вздохнул, совершенно очевидно имея в виду и более серьезные вещи. – У нас каждый год проводятся кулинарные соревнования. На лугу за городской стеной уже и павильоны две недели как построили, вы каждый день ходили мимо них. Завтра завершающий день и, самое главное, будет конкурс кондитеров.

– Чудесно, но кто же кого и куда должен приглашать?

– Это не самое важное. То есть да, это важно для меня. Было бы… – Он, окончательно запутавшись, покраснел. – Мне поручили попросить вас… э-э-э… не расстраивать Жана.

– Разве я его обидела? – Ева почувствовала себя виноватой. Да, иногда она и в самом деле слишком невнимательна к людям. – Но кто такой Жан?

– Жан – это наш ресторанный повар. – У Поля широко раскрылись глаза. – Он выпекает самые лучшие круассаны. И очень расстроен, что вы перестали их есть. Он говорит, что не выпечет больше ни одного круассана.

– Да что вы! Как печально, они мне очень нравились. Очень. – Ева все еще надеялась получить пояснения касательно своей вины.

– И вот теперь Жан не печет самые лучшие круассаны в мире. Вообще никаких круассанов. Он поклялся Девой Марией и святым Колумбаном, что не будет печь никаких круассанов, – вздохнув, Поль с чувством выполненного долга стал ждать от Евы решительных действий.

– Понятно. – Ева встала. – Где тут у нас кухня?

На кухне портье обмахивал полотенцем с виду почти умирающего Жана. Мари, посудомойка, склонив голову на плечо, в слезах наблюдала за мероприятиями по восстановлению боевого духа их главного оружия в борьбе за посетителей. Сам Жан, уже, казалось, распрощавшийся с юдолью печалей, мало реагировал на происходившее вокруг него. Он сидел на своем кресле с резной спинкой, безвольно опустив руки. Его белоснежный колпак, обычно гордо топорщившийся, лежал теперь на седой шевелюре печальным блином. В глазах сияла грусть, достойная гораздо более серьезного, по мнению Евы, повода.

– Жан, простите меня, пожалуйста. Но как же мы будем без ваших чудесных круассанов?

– Ах, мадемуазель! – с чувством воскликнул этот маленький, но такой важный человечек. – Наверное, я постарел. Пора и мне на покой. Буду сидеть дома, рассматривать свои марки и ждать смерти…

Официант, слишком занятый в зале, забегая в кухню, закатывал глаза и качал головой. По мнению всего персонала, дело было конченым. Сердце Мари просто разрывалось. И лишь отчаянным усилием воли эта верная и незаменимая помощница Жана, свидетельница многих его побед и рождения нескончаемого количества шедевральных суфле, сдерживала потоки слез. Только портье не терял пока присутствия духа и взглядом подбадривал Еву, показывая, что рано отступать и что раненых на поле боя бросать категорически запрещено.

– Жан, вы разбиваете мне сердце. – Она патетически заломила руки. – Вы же не хотите лишить меня наивысшего счастья, которое я когда-либо испытывала в жизни?

Неожиданно для себя Ева без зазрения совести начала высокопарно вздыхать и печально качать головой, как это обычно проделывала Виола.

– Ну что вы, дитя мое! – Жан явно воспрянул духом и скромно улыбнулся. – Не стоит обращать внимания на старика!

– Ах, Жан, я вас прямо сейчас расцелую, и мы все забудем! – Ева бросилась на шею не особенно отворачивавшегося повара.

Мари и портье облегченно вздохнули. Но вдруг раздался горестный вопль, ввергший всех присутствовавших в некое подобие религиозного транса. Кричал Жан:

– Но как же конкурс?!

– Все в порядке, старина, он ведь только завтра. – Расслабившийся было портье снова занервничал.

– Вот именно! А я поклялся святым Колумбаном, что больше не выпеку ни одного круассана!

– И что, это навсегда? – Ева непонимающе обратилась за разъяснениями к портье.

– Увы, мадемуазель, до Рождества, – но нас это уже не спасет. – Он стал обмахивать полотенцем уже себя.

– Тогда мы получим приз за что-нибудь другое. – Ева была исполнена намерения разрешить дилемму и вернуться к своим реестрам. – За овсяное печенье!

Все с новой надеждой обернулись к Жану, распластанному в кресле. Глаза его вспыхнули, усики взъерошились, и даже колпак, казалось, занял обычную стойку. Перемена была столь разительна, что Ева забеспокоилась, не скажутся ли такие перепады настроения на его здоровье. В кухню заглянул Макс.

– Ева, если вы уже позавтракали, то мы можем идти. – Сегодня они планировали вместе съездить в библиотеку университета.

На него едва ли обратили внимание. Все завороженно следили, как Жан, достав из кармашка для часов ключи, открыл буфет и вынул оттуда увесистый фолиант. Мари смахнула со стола несуществующие крошки, и книга со всеми предосторожностями была водружена торжественным как никогда Жаном на столешницу. На глазах у изумленной публики он, с видом первосвященника склонившись над книгой, прошелся пальцами по окладу и удовлетворенно вздохнул.

Но были среди вышеозначенной публики и зрители, которых этот фолиант заинтересовал особенно. Макс нахмурил брови и, внимательно всматриваясь в раритет, медленно двинулся к столу. Ева направилась туда же. Все остальные стояли немыми статистами в этой вдруг ставшей удивительно тихой и просторной кухне. Не замечая странного поведения гостей, Жан принялся переворачивать страницы, выискивая нужную ему информацию. С обеих сторон от него с неменьшим вниманием склонились над фолиантом Ева и Макс.

– Жан, – нежно проворковала Ева, – скажите, пожалуйста, что это у вас такое?

– Это, мадемуазель, великая книга! – не отвлекаясь, но все же с достаточным пафосом промолвил Жан. – Старинный сборник кулинарных рецептов.

– Интересно, откуда он у вас? – продолжала настаивать Ева.

– О, история обретения мною этого сокровища – подлинный роман, однако вы меня отвлекаете, мадемуазель. Мари, посторонние в кухне! – бросил Жан, даже не поворачивая головы, командным голосом.

Мари суетливо бросилась оттеснять посторонних к выходу, по опыту зная, что маэстро не терпит никакого вмешательства в священнодействие, которое в исполнении любого другого кулинара могло называться прозаическим «приготовлением еды». Ее же шеф был поэтом. Хуже того – гениальным поэтом.

Однако, к ее удивлению, ни Макс, ни Ева не последовали примеру безоговорочно ретировавшихся к дверям портье, официанта и Поля. Ничуть не смущаясь, они остались и, более того, пристально рассматривали книгу из-за плеч Жана.

– Макс, вы полагаете, это именно то, что мы ищем? – Ева обратилась к своему шефу, как будто, кроме них, здесь больше никого не было.

– Насколько я могу судить, да. Полной уверенности пока нет. Надо бы дать ее на экспертизу, но не буду же я ее отсылать в контору. Попробуем для начала разобраться сами.