Она не обернулась, когда он уходил, и стояла лицом к окну до тех пор, пока не увидела, как ее недавний собеседник пересекает внизу площадь, направляясь к стоянке такси. Тогда она отошла от окна, заперла дверь номера, а потом отправилась в душ и долго стояла под тугими горячими струями, словно пытаясь смыть неприятный, липкий осадок, который оставил этот тяжелый, изнурительный, а главное, абсолютно бесполезный разговор.

Понедельник выдался куда более хлопотный, чем планировалось, и на протяжении всего этого безумно длинного, заполненного делами и заботами самого неприятного свойства дня Глебу то и дело вспоминалась старая поговорка, гласящая, что понедельник – день тяжелый.

Начиналось все вроде бы в строгом соответствии с планом. Отвез Ирину на работу, чмокнул ее на прощание в щеку и получил ответный чмок, а также дал традиционное, но трудновыполнимое обещание быть предельно осторожным. Затем Глеб вынул из кармана список редакций газет, в которых публиковались "энклапионные" статьи Алексея Дубова, и стал прикидывать, с какой именно начать. За этим занятием его застал звонок генерала Потапчука. Нажимая клавишу соединения, Сиверов бросил взгляд на часы и удовлетворенно кивнул: рабочий день на Лубянке начался меньше часа назад (если он там вообще когда-либо заканчивался), а аналитики уже положили Федору Филипповичу на стол обещанный отчет. Молодцы ребята, оперативно сработали...

Вчерашний день получился хорошим, а вечер так и вовсе великолепным, и сегодня с самого утра Глеб пребывал в бодром, приподнятом настроении. Все шло именно так, как было задумано; звонок Потапчука тоже был предусмотрен планом, и, полагая, что точно знает, о чем пойдет речь, Глеб настроился на привычный обмен любезностями и колкостями, который обычно доставлял обеим сторонам невинное удовольствие.

Все, однако, произошло совсем не так. Тон у Федора Филипповича был деловой и озабоченный, даже мрачный; говорил он отрывисто, слова напоминали команды, отдаваемые не на плацу, а в бою, и уже по тому, как он поздоровался, Глеб понял: все, привет, шуточки кончились, даже не успев начаться.

– Аналитики прислали отчет, – сказал генерал таким тоном, словно сообщал, что здание на Лубянке захвачено террористами, которые в данный момент ломятся в дверь его служебного кабинета. – Статьи действительно написаны Дубовым. С вероятностью около восьмидесяти пяти процентов.

– Что и требовалось доказать – сказал Глеб. – Осталось только уговорить кого-нибудь из редакторов выманить этого клоуна из норы. Например, пригласить его в редакцию для разговора на предмет трудоустройства. На это он должен клюнуть, просто обязан.

– Это ни к чему, – сообщил Федор Филиппович все тем же сухим, отрывистым тоном. – Искать Дубова больше не надо. Он сам нашелся.

– Вот черт, – упавшим голосом сказал Глеб, моментально сообразив, что никаких поводов для оптимизма в этом сообщении нет.

Предчувствие его, увы, не обмануло. Из дальнейшего разговора выяснилось, что Федор Филиппович со свойственной ему прозорливостью и в силу давно укоренившейся привычки, надеясь на лучшее, всегда быть готовым к худшему, озадачил одного из сотрудников своего отдела регулярным чтением и детальным изучением ежедневных милицейских сводок происшествий по городу на предмет выявления случаев насильственной смерти с применением холодного оружия. Таких случаев в огромной Москве, естественно, каждый день происходило прямо-таки неимоверное количество; пробегая глазами доставляемые ему по утрам выборки из вчерашних сводок, Потапчук всякий раз думал, что это больше похоже на списки потерь в какой-то средневековой войне (его интересовали только резаные, колотые и рубленые раны). Орудия, которыми эти раны были нанесены, отличались большим разнообразием: в сводках фигурировали все виды ножей, от охотничьих до перочинных и даже столовых; попадались топоры, заточки, напильники, сапожные шила, ножницы, вплоть до маникюрных, опасные и безопасные бритвы (слава богу, обошлось без электрических), бутылочные горлышки, именуемые в милицейских протоколах "розочками", сгоряча пущенные в ход вилки и даже одна столовая ложка с заточенным черенком. Все это было не то, и Федор Филиппович осторожно радовался, день за днем не находя в сводках того, что искал.

Но радовался генерал недолго, потому что как раз сегодня он это нашел, а найдя, сразу же связался с упомянутым в сводке райотделом и выяснил подробности.

Ранним воскресным утром некая гражданка Ремизова (шестидесяти шести лет, пенсионерка, вдова), проживающая по такому-то адресу (у черта на рогах, в двух шагах от МКАД), вывела на прогулку свою собаку (карликовый пинчер, сука, восемь лет, глаза навыкате, лапы кривые, хвост отсутствует; характер стервозный, отзывается на кличку "Миледи"). Проходя мимо квартиры номер сорок восемь, которая последние два года сдается внаем и которую недели полторы назад занял новый жилец (молодой, приятной наружности, вежливый, женщин к себе не водил, не дебоширил, из дома выходил редко и вообще вел себя вполне прилично), гражданка Ремизова заметила, что дверь квартиры приоткрыта. Вернее, первой заметила это Миледи, которая никогда не упускала возможности сунуть свой любопытный нос в любую щель и на кого-нибудь тявкнуть, а еще лучше – цапнуть за лодыжку. Воспользовавшись длиной поводка, зловредное животное успело до половины проникнуть в приоткрытую дверь квартиры номер сорок восемь раньше, чем пенсионерка заметила маневр и потянула за поводок.

Никакого сопротивления не последовало: Миледи покинула квартиру номер сорок восемь своим ходом, пятясь на полусогнутых дрожащих лапах и поджав под себя обрубок хвоста. Проделав это, она прижалась к ногам хозяйки, села и, задрав морду, разразилась бешеным, истеричным лаем, который тут же перешел в протяжный, тоскливый вой. При этом любимица пенсионерки Ремизовой от полноты чувств напустила на кафель лестничной площадки лужу такого размера, что ей позавидовал бы даже сенбернар. Времени было шесть утра с какими-то минутами, подъезд еще спал, и старушка, не столько напуганная, сколько раздосадованная очередным фортелем своей норовистой питомицы, недолго думая, дала ей пинка под мокрый поджатый зад. Эта суровая мера, однако, не возымела никакого эффекта: коротко взвизгнув, Миледи продолжила начатый концерт, оглашая подъезд тягучими пронзительными звуками.

Естественно, соседи проснулись, и кое-кто не поленился выглянуть из квартиры и высказать пенсионерке все, что думает по поводу проживающих в многоквартирных домах собак вообще и по поводу этой криволапой стервы Миледи в частности. Правда, настоящего скандала все-таки не получилось, поскольку Ремизовой удалось отвлечь внимание соседей от себя и своей собаки, указав на приоткрытую дверь сорок восьмой квартиры и объяснив, из-за чего поднялся шум.

Москвичи – народ сообразительный, бывалый и видавший самые разные виды. А если кто-то видов почему-либо не видал, то уж слухов наслушался предостаточно. Так что даже у самых агрессивных любителей поспать в свой законный выходной до полудня хватило ума сообразить, что дело тут нечисто: собаки просто так, без причины, на потолок не воют и под себя, как правило, не мочатся. В дверь квартиры номер сорок восемь сначала позвонили, потом постучали, а потом наконец заглянули.