в большей степени пробуждает вдохновение – объятия милой женщины или свидание, хотя бы мысленное, с великим прошлым, которое олицетворяют эти имена?

Мы с ней расстались на площади Клиши. Марина взяла такси и отправилась домой, надеясь ещё успеть на первую лекцию в Сорбонну, я же побрёл по бульвару в сторону рю Аббатес, в Париже есть такая улица. Задумавшись об истоках творчества, о зыбкой, неуловимой связи чувственного восприятия и его материального, формализованного выражения, – речь может идти о музыке, живописи, о литературе – я даже прошёл мимо поворота на улицу Пуге, где снимал квартиру, и незаметно для себя вышел на улицу Лепик. Странная, удивительная улица, другой такой в Париже нет. Её изгибы столь же неповторимы, как изгибы тела женщины. Я поднимаюсь по ней на холм Монмартр, от быстрой ходьбы всё чаще, всё быстрее дышу, и кажется, что нахожусь в объятиях любимой. Мне чудится, что вот ещё чуть-чуть и за ближайшим поворотом познаю то, к чему стремлюсь… Надеюсь, каждый, кто когда-то был влюблён, простит мне подобное сравнение. Простит или поймёт…

Увы, за поворотом ничего особенного нет – всё та же улица, всё те же унылые дома …

Позавтракав в «Мулен де ла Галет», я повернул назад. И вот спускаясь с Монмартра, снова прохожу по улице Лепик и вижу дом. Самый обыкновенный доходный дом под номером пятьдесят четыре. В Париже множество таких домов, но что-то заставило меня остановиться. Господи, да здесь ведь жил Ван Гог! Вот уж никак не мог подумать, что мы окажемся соседями – моя квартира в нескольких минутах ходьбы. Ну, разумеется, соседство чисто виртуальное, если рассматривать его во времени. Но место… Почему мне предложили квартиру именно на улице Пуге? Не странно ли? Или это снова поворот судьбы?

Великий художник, в основе его творчества была страсть, неутолимая страсть, которая не позволяла бросить кисти, пока не сумел закончить полотно. Вот мне бы так! В принципе, это вполне реально, когда пишешь небольшой рассказ, где важно от начала до конца сохранить заданное настроение. Если же пишешь роман… Пожалуй, тут совсем не то. Ни днём, ни даже целым месяцем не обойдёшься. И прихожу к выводу, что литература нечто куда более сложное, чем живопись. Здесь не достаточно выразительной формы, нужна мысль… Я вспомнил, что писал о живописи Илья Репин: «Душа живописи – идея. Форма – её тело. Краски – кровь. Рисунок – нервы. Гармония-поэзия дают жизнь искусству – его бессмертную душу».

Да, не только мысль, но и поэзия! Однако вот ведь парадокс, я к этому выводу пришёл совсем недавно: в прозе тоже есть своя поэзия, без этого она едва ли не мертва. Но как выразить в прозе свою душу? В живописи это сплетение линий, красок, форм, возникшее как бы по наитию. Живопись вовсе не основана на формулах, как утверждал Сёра. Точно так же литература не может состоять из одних только описаний, диалогов, мыслей, высказанных автором и размещённых на пространстве книги согласно определённому закону. Завязка, кульминация, развязка… Пособие для малолеток, только и всего! Вот так и получается, что остаётся лишь писать то, что велит душа. Как, что, когда – она одна об этом знает. Никто кроме неё! Да, честно признаюсь, когда сажусь за стол, заранее не знаю, что напишу. Ну разве что могу предполагать, будто полезными мыслями набита голова, какие-то сюжетные повороты приготовил. Так ведь душа всё это по-своему перевернёт!.. Нет, так нельзя! Но я же не смогу командовать душой. Так что же делать? Что?

И вот что я решил. Мне надо жить в гармонии с душой – тогда всё, что задумал, всё получится.

XXII

Вот в жизни как бывает. В кои-то веки представился реальный шанс издать роман, и надо же – роман вроде бы есть, он мой, это моей рукой написанные строки, но, как ни странно, прав на него у меня нет. От безысходности я готов был зарыдать. Иногда даже казалось, что стоит покончить со всем этим, бросившись с набережной в Сену. И если бы не декабрьский холод, если б не Марина, даже и не знаю, что и как…

Признаться, странный складывается альянс – очаровательная девушка и не первой молодости, да что уж тут говорить, просто стареющий мужчина. Можно подумать, что у неё влечение к одиноким несчастным мужикам. Конечно, приятно думать, что во мне она нашла нечто такое, что возвышает меня в собственных глазах. Так ведь на то она и Муза! Именно так – не мимолётное знакомство, не страсть, которая мгновенно улетучивается, стоит получить желаемое. Нет, только источник вдохновения. Точнее, чаша, которую мне предстоит испить до дна прежде, чем сотворить удастся что-то новое, что-то достойное признания, чем будем восхищаться мы оба – я и, конечно же, она.

А потому прочь! Прочь от страшных мыслей! Да я из кожи вон вылезу, но постараюсь добиться своего! Только бы найти денег, чтобы выкупить роман. Да я бы душу дьяволу продал, если бы это помогло! Увы, в моих услугах дьявол, похоже, не нуждается.

По счастью, судьба иногда выкидывает странные коленца. Случайное событие, даже весьма комичный эпизод способны натолкнуть на мысль, которую в иных обстоятельствах так бы и продолжал искать, не очень-то надеясь на удачу. О том, что может быть какая-то связь между графом Трубчевским и моим романом, я ранее не предполагал, однако, если есть возможность опубликовать роман, было бы крайне неразумно это знакомство не использовать…

Граф обитал на улице Буало, в южном пригороде Парижа. Весьма невыразительный пейзаж, улица узкая и длинная, как пожарная кишка, застроена скучными, однотипными домами. И ни одного трамвая! Здесь даже автобусы не ходят, так что пришлось до места добираться пешком. А вот и нужный адрес. Смотрю: кое-какая чахлая растительность за глухим забором, филёр скучает у ворот. Всего лишь двухэтажное, не слишком респектабельного вида здание. Впрочем, немалая часть российских эмигрантов не отказалась бы и от таких хором.

Внутри всё выглядело куда богаче. Нельзя сказать, что это напоминало петербургский Эрмитаж, однако не сомневаюсь, что любой парижский коллекционер, даже не торгуясь, выложит приличную сумму, чтобы только посмотреть на это чудо. Здесь всё было проникнуто одной идеей – любовью к лошадям. Отлитые в бронзе скакуны. Картины в тяжеловесных, покрытых позолотой рамах изображали отдельные элитные экземпляры и целые табуны четвероногих. Морды лошадей можно было разглядеть и в деталях мебели. Даже орнамент на персидском ковре чем-то напоминал стройные ряды