class="p1">Черт, Элиас. С каждым днем он становится все более симпатичным в моих глазах.

— Но ты все равно будешь отдаляться от нее? Несмотря на то, что знаешь, что я не собираюсь делать шаг?

Думаю, Елена не призналась, как мы вчера отдалялись друг от друга. Он не знает, что я настаивал на меньшей дистанции, но встретил ее сопротивление.

— У нас слишком много препятствий на пути.

И, черт возьми, я — самое большое из них.

Глава 19

Елена

Время не лечит разбитое сердце. Это глупая фраза, призванная вселить надежду. На самом деле, движение вперед еще не исцелило мое сердце. И видит Бог, я пыталась.

Каждый год одно и то же чувство. В годовщину смерти родителей отчаяние берет верх над всем остальным в моей жизни. Обязанности отходят на второй план, а я провожу день, оплакивая жизнь, которую они должны были прожить.

Элиас ушел несколько часов назад, позаботившись о том, чтобы я была накормлена, несмотря на то, что я весь день сопротивлялась его предложениям.

Я выхожу на балкон отеля. Ипподром Монако так близко, что я могу видеть огни отсюда.

Я смотрю на усыпанное звездами небо, и слезы наворачиваются на глаза, когда я думаю о своих родителях.

— Когда же станет легче? Каждый год я пытаюсь притвориться, что все в порядке, но в итоге избегаю всех. Я чувствую вину за то, что я здесь, а вас обоих нет. Проводить время с другими в годовщину… это напоминает мне обо всем, что вы оба потеряли. — Я шепчу слова, поднимая их к небу. — Я бы хотела, чтобы папа был здесь и видел, как я разговариваю на английском каждый день. Думаю, он бы гордился тем, что от моего акцента почти ничего не осталось. А иногда я представляю, что мама здесь и поет мне на ухо, говоря, что все будет хорошо. Мне хочется думать, что сейчас она бы тоже ругалась с бабушкой по поводу отсутствия внуков.

Я говорю сама с собой, как сумасшедшая.

— Боже, иногда я чувствую себя такой одинокой, даже с Элиасом и бабушкой. Без вас двоих все совсем по-другому.

Я фыркаю, когда падают новые слезы. Глупо, но в то же время приятно, что эти слова вырвались из моей груди. Я тихо всхлипываю, глядя на небо и думая о своих родителях, наблюдающих за мной сверху.

Время ускользает от меня. Солнце медленно поднимается, заливая ипподром в Монако золотым сиянием.

Раздвижная дверь в комнату Джакса со скрипом открывается. Я спешу вернуться в свой номер, но голос Джакса останавливает меня.

— Ты не обязана заходить внутрь из-за меня. Если хочешь, можешь притвориться, что меня здесь нет.

Я вытираю щеки свитером, прогоняя надвигающиеся слезы.

— Это невозможно. Поверь мне, я пыталась. — Я стою спиной к нему, глядя на свою раздвижную дверь и размышляя, что делать.

— Ты открыто флиртуешь со мной? Теперь я беспокоюсь, что ты больна.

Самая слабая улыбка, известная человечеству, украшает мои губы. Я поворачиваюсь и занимаю место, прислонившись к перилам, лицом к восходящему солнцу.

— Я в порядке.

— Мама учила меня, что если женщина говорит, что она в порядке, значит, она точно, ни при каких обстоятельствах, не в порядке.

Я тихонько рассмеялась.

— Твоя мама замечательная. — Моя грудь горит от мысли, что у меня нет своей.

Мы стоим в тишине несколько минут. Я беру под контроль свои бушующие эмоции, пока Джакс смотрит вперед. Солнце продолжает свое медленное восхождение.

Джакс по-прежнему смотрит вперед.

— Вчера репортер спросил меня, что заставляет меня чувствовать себя живым.

Я поворачиваю голову к нему.

— Что случилось с тем, что ты будешь молчать, чтобы я могла притвориться, что тебя здесь нет?

— Я думал, ты ненавидишь то, что я держу себя в руках. А тут я веду себя мило и предлагаю тебе несколько сухарей. — Его губы подергиваются.

— Я была воспитана на том, что рис — неотъемлемая часть пищевой пирамиды. Хлебные крошки — для женщин на ужасных диетах. — Я прячу улыбку за рукавом своего свитера.

Его смех наполняет меня приливом тепла, заменяя холодный ужас, который я чувствовала последние двадцать четыре часа.

— Что ж, будь счастлива с тем, что я готов тебе предложить. Итак… в общем… Репортер спросил меня, что заставляет меня чувствовать себя живым, и я ответил — гонки.

— Ладно, не знаю, то ли я с трудом тебя понимаю, потому что еще не пила кофе, то ли потому, что это неудивительно.

— Может быть, и то, и другое. Ну, я солгал. По крайней мере, насчет гонок. Восходы заставляют меня чувствовать себя живым.

Кажется, Джакс нервничает, или это я слишком много анализирую?

— Почему?

Джакс молчит целую минуту. Он держит меня в напряжении, ожидая его ответа.

— Потому что это напоминает мне о том, что я могу прожить еще один день.

— Это шокирующе глубоко с твоей стороны.

— Твоя очередь. Скажи мне, Елена Гонсалес, что заставляет тебя чувствовать себя живой?

Я сделала паузу.

— Моя работа?

Он имитирует звук зуммера, и у меня вырывается смех. Мне приятно смеяться беззаботно, чтобы облегчить боль в груди.

— Попробуй еще раз. Не может быть, что это то, что заставляет тебя чувствовать себя живой. Если так, то нам нужно найти тебе какое-нибудь хобби.

— Хорошо. Хорошо. — Я пожевала губу, обдумывая свой ответ. — Это будет звучать так глупо.

— Ты говоришь с человеком, который за одну неделю принимает больше глупых решений, чем ты могла бы принять за все время своего существования. Попробуй со мной.

— Дождь. — Пролепетала я.

— Дождь? — его голос соответствует недоверию на его лице.

— Я знала, что это звучит глупо. — Бормочу я себе под нос.

Он сокращает расстояние между нами. Его рука мягко берет мой подбородок, заставляя меня посмотреть на него.

— Я этого не говорил. Ты дерьмово объясняешься, без обид. И это уже о чем-то говорит, если говорить обо мне.

Мое тело настраивается на его присутствие. Это похоже на прикосновение к электрической розетке, когда искра вызывает толчок в сердце.

— Дождь заставляет меня чувствовать себя живой, потому что он напоминает мне, что жизнь — это круговорот. Вода падает сверху, чтобы затем снова быть втянутой облаками по кругу. Я люблю грозовые облака до того, как упадут первые капли. Мне нравится, как дождь ощущается на моей коже, и мне нравится, как он пахнет. Это так странно, но мои любимые дни — самые мрачные. И это учит тому,