комнате, и ах, Соня, милая, как дорога мне вся эта противоречивость человеческая – «обещала верность другому» – а сама вся в огненном кольце, – пьяница и скандалист – потом милая улыбка и взмах золотой головой: «Обещалась – так нужно держаться». <…> И тревожно немного – как Ваш «медвежонок»? <…>»(Соня в шутку называла Пильняка «медведем»).

20 апреля Соня отвечает подруге: «Та ночь (или сутки) с Есениным и Приблудным прошла благополучно. Моя добродетель подтверждена медведю Сергеем, который сказал: «Ты ее люби. Она тебе верна. Я с ней всю ночь провел и ничего не было». И сколько Борис ни отрицал, что я ему не верна, – Сергей не поверил. <…>

Скажите, что у меня за характер! Наконец последний вечер! Завтра он уезжает в Персию. Моя дорогая, ведь я же нормальная женщина – не могу же я не проститься с человеком, который уезжает в Персию?! Докладываю Борису Андреевичу и еду к Сергею<…>».

Пильняк тоже поехал на эти проводы. После, обиженный, поехал ее провожать домой. Из письма Сони Шкапской: «<…> На извозчике – о посторонних вещах, и так далек, далек. Ко мне – ни за что. И тут на меня напал такой ужас. Еду и думаю – не пойдет – а без него не могу. Голова от вина дикая и мысли острые. Вот подымусь на балкон – кинусь. Вероятно, почуял что-то. Пошел ко мне. Шепотом, чтобы мать не услышала, говорили, зная, что слова, что главного нельзя сказать, потому что сами не знаем. А главное, что говорили, вот: думал, что у нас с Сергеем было больше, чем целовались и т. д. Потом его подзуживали разговорами обо мне присутствующие, главным образом Галя. Потом, что я «иконка». <…> Много, долго, мучительно и как-то тупо, потому что что может быть непрошибимее мужской ревности. А потом пришла большая, изломанная, но настоящая страсть и как будто стерла все недоговоренное. <…> Недавно он сказал: «Ты мне с Сергеем душой изменила». И так мне стало страшно от этого <…>». Дальше там еще много текста в том же духе. Любовь к обоим.

Когда Софья Андреевна решила расставить все точки в этих запутанных отношениях, и спросила женатого Пильняка о своей роли в его жизни, Борис Андреевич растерялся. Он попросил Соню подождать с определением до июня. И уехал.

13 июня Софья Андреевна Толстая окончила институт. 17 июня получила диплом об окончании Государственного института живого слова. Она отдалась безрассудно своему чувству к Есенину. Институт ее находился в Доме Брюса – так называют этот особняк на Большой Никитской, 14/2, строение 1, но точнее, особняк принадлежал родственникам московского колдуна. Соня и Есенин встречались здесь и ходили в кинотеатр «Колос», который находился в здании Московской консерватории. После просмотра фильмов шли гулять по бульварам. Еще 1 июня, на Пречистенском бульваре, поэт вдруг прервал чтение стихов, остановился, посмотрел Соне в глаза и сделал ей предложение. Соня ответила согласием.

«Большое видится на расстоянье»

Брак Сергея Есенина и Софьи Толстой оказался несчастливым. Не нужно никого в этом винить. Софья готова была «служить гению», но это «служение» несколько идеализировала.

Вот как описывала их семейную жизнь двадцатилетняя сестра поэта Катя: «Соня хотела быть помощницей ему, она хотела, чтобы ни одно слово, написанное его рукой, не пропало. Сергей не любил оставлять ненужное. Его раздражала ее излишняя забота, он стеснялся сказать ей об этом, и раздраженность накапливалась с каждым днем.

– Она заживо из меня музей хочет сделать, какой ужас! Как это тяжело. Везде во всем музей.

<…> Хозяйство Сони было плохо налажено. Непочиненные носки, недостаток чистых носовых платков его тоже бесили. Соня не знала, как важны эти мелочи для Сергея, а Сергей считал неудобным ее переделывать и учить. Здоровому человеку все это легко можно было уладить. Соня беспрекословно выполняла все его желания, но он не высказывал никаких желаний».

Есенин, наконец, рассмотрел свою избранницу, и понял, что их ничего не связывает. Они чужие.

Что желать под житейскою ношею, Проклиная удел свой и дом?

Мотя Ройзман так описал свои впечатления о Софье Андреевне и их женитьбе: «<…> он не успел как следует узнать характер своей будущей жены. Она заведовала библиотекой Союза писателей, и мы знали ее. Она была сверх меры горда, требовала соблюдения этикета и беспрекословного согласия с ее мнением. Она умела все это непринужденно скрывать за своим радушием, вежливостью. Эти качества были прямо противоположны простоте, великодушию, благородству, веселости, озорству Сергея.

Все эти свойства я узнал, не только сталкиваясь с ней в библиотеке, но и принимая участие в выставке Союза писателей, во главе которой стояла она. Также встречался с ней впоследствии на заседаниях по организации Музея Есенина и на некоторых вечеринках в конце двадцатых годов.

Осенью 1925 года я сел в трамвай возле Арбатской площади, опустился на скамью, и увидел, что напротив меня сидит С.А. Толстая. Я спросил, как ее здоровье, и, получив ответ, поинтересовался жизнью и работой Есенина, которого не видел с лета. Толстая ответила, что она ничего общего с ним не имеет!»

Мы уже знаем, что происходило в этой семье. Скрываясь от ответственности за многочисленные, сфабрикованные и доведенные до суда дела, Есенин согласился лечь в Клинику нервных болезней в Божениновском переулке. Заодно хотел подлечить истрепанные нервы. Решился на разрыв с нелюбимой женщиной. Просил ее больше к нему не приходить. В ответ – чуть не получил пулю из собственного оружия, оставленного «дома», если можно было так назвать это мрачное жилище. Дело замяли, благодаря «прелести рода». Вернувшись домой, Софья хотела покончить с собой, даже написала прощальное письмо матери и брату, но не решилась. Есенин, находясь под подпиской о невыезде, сорвался в Ленинград. Накануне официальной даты его гибели, Софье Андреевне позвонили и сообщили, что ее муж убит. Дома в тот момент она была не одна. Есть свидетель. Был…

Как ни странно это звучит, но гибель Сергея Есенина примирила ее с ним.

Знакомая музейная работа, собирание по крупицам его наследия, переписка с мемуаристами, подготовка материалов для сборников его памяти – помогли ей взять себя в руки. Ее назначили Хранительницей всех экспонатов Музея С.А. Есенина. Софья Андреевна, пережив тяжелый опыт, только закалилась. И, кажется, окончательно поняла человека, с которым свела ее судьба. Поняла и оценила, как не ценила при жизни. В 1928 году она уже готова была к новым отношениям, ведь ей тогда сравнялось лишь 28 лет. В ее жизнь пытался вернуться Борис