Орсон Уэллс нервно курит в углу.

Когда Дженни не надо было идти на работу в музей, она ездила на экскурсии с нами. Пользуясь своим положением старого друга Миллеров и Линкольна, она получила открытый «бессрочный» доступ в автобус. А еще с нами ездили Тоби и Герда, супружеская пара из Кельна. Они давно поселились в Ренне и жили буквально через два дома от «Синего яблока». Они сопровождали автобус на своем красном кабриолете, носили обручальные кольца с крестом тамплиеров, и, насколько я понял по туманным намекам Дженни, Тоби был важной персоной среди нынешних рыцарей храма.

Тоби и Герда были удивительно дружелюбными, доброжелательными и щедрыми людьми. В багажнике их кабриолета всегда имелся изрядный запас вина, которым они угощали всю группу каждый раз, когда мы останавливались на пикник (и не только когда на пикник). Нередко случалось, что они подвозили Генри, который просто не мог долго ходить пешком, к труднодоступным местам, куда невозможно подъехать на автобусе. Однажды мне тоже выдался случай проехаться с ними в машине. В тот день мы отправились в ущелье Галамю. Для того чтобы проехать по узкой горной дороге над пропастью, нам пришлось пересесть на другой автобус, поменьше. Все мы там не помещались, и кто-то должен был пересесть к Тоби и Герде. Я вызвался добровольцем. И не пожалел.

Я сидел на сложенной крыше, поставив ноги на заднее сиденье, ветер трепал мне волосы, вокруг возвышались убийственной красоты горы, они становились все выше и круче, вздымаясь к самому небу, из динамиков рвался какой-то вагнерианский тяжелый металл на пределе громкости, и я себя чувство вал воином на пути в Вальхаллу. Слева возвышалась сплошная стена неприступных скал, справа, за низеньким ограждением высотой с колесо легковушки, не было вообще ничего – только отвесный обрыв. Дорога изгибалась изломанной линией, один слепой поворот следовал за другим. Автобус, ехавший перед нами, то и дело притормаживал и сдавал назад, пропуская встречные автомобили. Один раз нам пришлось дожидаться минут пятнадцать, пока впереди не разъедется пробка из десяти машин, скопившихся на коротком участке из четырех поворотов, следующих друг за другом «стык в стык».

– Однажды я тут застрял за одним дядечкой с автоприцепом, – сказал Тоби. – Он не заметил знака, что с автоприцепами в ущелье нельзя. Внизу-то дорога вполне нормальная, вы сами видели. Она сужается где-то на середине, и если ты на большой машине, то дальше уже не проехать. Приходится сдавать назад, причем до начала дороги. Здесь-то не развернешься. И всем, кто сзади тебя, тоже приходится пятиться задом. В общем, дядька с прицепом сдает назад. Я соответственно тоже. А что еще делать? Причем сразу за мной едет бабушка. Бабушке страшно. Она меня просит помочь. Говорит: «Я не смогу. Помогите, пожалуйста». Я бросаю машину, пересаживаюсь к старушке. Отгоняю ее машину к началу дороги, потом пешком возвращаюсь к своей машине. Отгоняю свою. Задним ходом опять же. На все ушло три часа. Три часа дорога была заблокирована.

Ущелье Галамю – поразительно красивое место, но для того чтобы здесь жить, надо быть убежденным отшельником. Впрочем, брат Пьер, поселившийся здесь в середине девятнадцатого века, и был настоящим отшельником. Его жилище стоит на краю обрыва ближе к вершине, футов на двести ниже уровня дороги, так что я увидел его только тогда, когда мы остановились на небольшой парковочной площадке. Дальше можно было пройти лишь пешком: двадцать минут по узкой каменистой тропе.

– Мне жалко здешнего почтальона, – заметил Скэбис. – Хотя, с другой стороны, отшельники вряд ли ведут обширную переписку.

– Тем более что сейчас они пользуются электронной почтой, – сказал Хьюго.

Жилище отшельника состоит из часовни и нескольких примыкающих к ней построек. Рядом с одной из построек, буквально в двух-трех шагах от края обрыва, стоит большой необработанный камень, отмечающий место последнего успокоения брата Пьера. Если когда-нибудь что-то заставит его перевернуться в могиле, его кости неминуемо обрушатся на дно ущелья. Насколько я понял, брат Пьер просто здесь поселился, само убежище было построено до него, но тот, кто построил эту часовню (в честь нашего старого знакомца святого Антония, кстати сказать), безусловно, еще при жизни обеспечил себе облако-люкс на небесах. Это, наверное, самое поразительное святилище из всех, что мне доводилось видеть. Во-первых, меня поразили ее размеры. Для скромной часовенки в обиталище монаха-отшельника она была явно великовата. Крошечная постройка с колоколом на крыше, которую видно с площадки, где мы поставили машину, – это только крыльцо. Сама часовня располагается в глубокой пещере с высокими сводами, смыкающимися наподобие арки над алтарем.

Помещение украшено странными фресками и скульптурами. Например, с одной стороны от ступеней, ведущих к алтарю, стоит большой прямоугольный камень, увенчанный скульптурным изображением человеческой головы, которая как будто торчит из камня. На самом камне высечены пять слов из пяти букв. Расположенные друг под другом, они образуют квадрат – точно такой же, как те квадраты из букв, которые я видел в «поваренной книге» в одной из эзотерических книжных лавок, куда Мартин водил нас в Париже.

SATOR

AREPO

TENET

OPERA

ROTAS

Слева направо, справа налево, сверху вниз, снизу вверх, начиная с конца или с начала – как ни читай, слова остаются все теми же. Причем при любом порядке чтения два слова TENFT всегда образуют крест посередине.

– Любопытное место, – сказал Скэбис. – Здесь такая символика…

Я указал на камень с головой и уже собирался спросить у Скэбиса, не знает ли он, что означают эти слова, как вдруг рядом с нами материализовался Гарри.

– Ага, магический квадрат, – сказал он, наклонившись к надписи.

– И что это значит? – спросил Скэбис.

– Ну, квадрат – это такая фигура. А магический квадрат соответственно магическая фигура, – ухмыльнулся Гарри и постучал себе по носу указательным пальцем. – «Что это значит?» Хороший вопрос. – Он покачал головой и ушел, не сказав больше ни слова.

– Скэбис, признай очевидное. Чтобы со всем разобраться, не хватит и целой жизни, – сказал я.

– Давай поспорим, – хитро прищурился Скэбис, указывая на статую святого Антония с другой стороны алтарных ступеней. У ног статуи лежала круглая каменная плита, похожая на доисторическое колесо. А на ободе колеса была выбита буква, заключенная в круг. Разумеется, это могла быть эмблема святого Антония. Древний таинственный символ, полный глубинного мистического смысла. Но я, как и Скэбис, сразу увидел в нем знак, не столь древний и нисколечко не таинственный: панковский знак анархии. Стало быть, и у панков есть свой святой. Святой Антоний – покровитель булавки и драных джинсов.

Как-то вечером, после ужина, Генри попросил всех остаться в столовой и развернул на столе огромную карту окрестностей Ренн-ле-Шато. Потом накрыл ее прозрачной пленкой и достал из портфеля линейку, компас и пачку разноцветных фломастеров. Театрально взмахнув рукой, вытащил из кармана пару тонких резиновых перчаток белого цвета: не хозяйственных, в каких моют посуду, а скорее медицинских, типа тех, что надевают проктологи, готовясь осматривать пациента. Я даже подумал, что, может, у Генри случился припадок маразма и он представляет себя персонажем «Десятой палаты».