Проходите мои слова во все щели земние, во все омуты глухие.

Возверните следы мужа моего на место обихоженное,

Божьей милостью положенное…

К маме зашел Мишкин отец. Я открыла дверь и не узнала его. Вернее, узнала, но он изменился. Сильно изменился. Взгляд решительный, но невеселый, лицо уставшее и больное. Под глазами мешки, и морщинки у глаз смотрят вниз. Его глаза давно перестали смеяться.

– Лиза, здравствуй, – без улыбки сказал он. – Мама дома?

Я молча подвинулась, он прошел мимо. Я не сказала ни слова, не кивнула, а он пошел сразу туда, где мама. В мою комнату. Даже не спросив. Он закрыл за собой дверь, но мог и не закрывать. Я сбросила шлагбаум, как говорит Мишка, но не потому, что мне все равно, и не потому, что меня это злит. Просто я чувствую, что все изменилось. И я изменилась, но как, не пойму. У меня все время меняется настроение. Взлетает и падает, как американские горки. Я то плачу, то смеюсь, то плачу и смеюсь одновременно. Мне то хочется назад, во времена до переезда Прокопьевых, то стать скорее взрослой и уехать, куда глаза глядят. Но я не сделаю этого по одной простой причине. Я люблю свою маму, и у нее никого нет, кроме меня, и кроме меня, ее некому защитить. Хотя у нее сильный характер, я недавно это поняла. После истории с папой. Но даже сильный может сломаться, если он остался совсем один. Это поймет любой дурак. Даже такая салага, как я.

Из кухни в прихожую падал конус солнечного света, он перерезал путь к моей комнате. Я шагнула и попала в пучок солнечного ветра, он сам привел меня к кухонному окну. Я села на подоконник, взяла ноги в кольцо собственных рук и заглянула туда, куда приглашал меня солнечный ветер. Во дворе яблоку негде было упасть. Кажется, во всем нашем доме осталось трое – наша маленькая семья и кусочек Мишкиной. Я подумала о Мишке, и у меня снова защипало в глазах. Он не переваривает меня, злится, орет. Зачем я звоню ему? Чтобы услышать недовольный голос и дождаться, когда он нахамит? Он меня не прощает и не простит за своего отца. Разве я виновата? Я ни при чем! Мне вообще не нужен его отец! У меня по носу потекла слеза и упала на разбитую коленку. Я покорябала ногтями царапины, получились кровавые слезы. Посмотрела на свои кровавые слезы и прижалась к ним щекой. Во мне снова сидит кусок грусти; во дворе не протолкнуться, всем весело, а мне не хочется туда идти. Совсем не хочется. Что мне там делать одной? Я закрыла глаза и увидела Мишкино лицо. Я теперь всегда вижу его лицо, даже если его рядом нет. Что теперь будет? Разбежимся? Я представила, как мы будем при встрече отводить глаза. Подниматься молча по лестнице и спешить открыть дверь. Случайно сталкиваться и проходить мимо. А потом он привыкнет, а я нет. А я нет… Я заревела, и ревела бы сто лет, если бы вдруг не услышала шаги. Я уткнулась лицом в колени, прямо в свои слезы и сопли, и перестала дышать. У двери постояли и вышли. Я услышала, как хлопнула входная дверь. Мишкин папа ушел. Один.

Мне не хотелось идти, мне хотелось реветь и жалеть себя, но я должна была быть с мамой. Я слезла с подоконника, умылась холодной водой на кухне и пошла в свою комнату. Почему мне так страшно? Что теперь будет?

– Мам, что теперь будет?

– Ничего не изменится, – медленно сказала она. – Все будет как всегда.

– Ты так решила?

– Да. – Она взглянула мне в лицо и отвернулась к гречишной стене.

– А он что?

– Ушел, – глухо ответила мама.

Мне было тяжело и отчего-то стыдно. Я не знала, что делать и что говорить. Все было неправильно. Я вспомнила: идеальные вещи приходят к тем, кто требует, а не ждет. Я всю жизнь ждала своего отца, а сейчас надеяться уже нечего. Папы нет и не будет. И никто к нам больше не придет. Почему нечестно хотеть, чтобы наша семья была не маленькая, а большая? Почему нечестно? Почему?!

– Я от тебя никогда не уйду, – неловко сказала я. – Ты же знаешь!

– Знаю.

– Мам, я уйду ненадолго? Совсем на капельку? – Мне нужно было подумать. – Я скоро приду. Правда!

– Хорошо.

Она смотрела не на меня, а на гречишную стену. На кладбище реальных вещей, не дотянувших до идеала. Где-то там оказался Мишкин папа, превратившийся в кусочек каменной крошки. Значит, он сам не дотянулся до идеала?

Я потопталась у двери.

– А он ничего не сделал? Вообще ничего?

Мама молчала. Я уже собралась уйти, как она сказала:

– Он обещал ждать.

– Потом будет видно. Да? – спросила я.

– Не знаю, – ответила мама.

– А ты знай! – вдруг закричала я. – Я хочу, чтобы у нас была большая семья, а не маленькая! Я хочу, чтобы мы собирались за большим столом, пели песни и ели пироги с ванилью! Я хочу ходить большой семьей в горы и на каток! В кино и театр! Всюду! И мне плевать, честно это или нечестно!

– Прости, – тихо сказала мама.

И я испугалась. Вся моя злость испарилась, будто ее и не было.

– Я просто так, – мой голос дрожал. – Я не заставляю. Нам вдвоем хорошо. Честно!

Мама подошла и обняла меня крепко-крепко. И как закружила!

– Мам, ты чего? – засмеялась я. – Ну, правда, чего? Мам!

Я смеялась, а она кружила меня и кружила, пока мы без сил не свалились на пол в моей комнате.

– Мам, что случилось? Говори же! – потребовала я.

Она взяла меня за руки и заглянула мне в лицо. В ее глазах гонял солнечный ветер, сияющий и легкий, каким он бывает весной. И я все поняла. Мне сначала чуток стало страшно, а потом нет.

– Давай пойдем сегодня в кафе, – предложила я.

– Давай, – улыбнулась мама.

Я оглянулась к окну. Солнце влезло к нам в форточку и протянуло свою лучистую пятерню. Прямо к нам! Я запрокинула голову и засмеялась. Здорово! Всегда бы так! Всегда!!!

– Хорошооо! – закричала я и вдруг запнулась. А как же Мишка? Значит, все?

– Что ты, Лисенок? – встревожилась мама.

– Ничего. – Я широко улыбнулась, чтобы не пугать маму. – Мне на минуточку нужно во двор. Я пойду? Ты не обидишься?

– Нет.

У нее встревоженный вид, а мне нужно подумать. Я чмокнула ее в щеку и побежала к двери.

– Вечером поход в кафе! – крикнула я из прихожей.

Надела кроссовки и спустилась во двор, чтобы думать без никого. Мои ноги сами понесли меня к зарослям сирени. Она давно растет в нашем дворе и стала высокой, как и деревья. Я никогда не видела такой сирени, как у нас. У нее толстые стволы, а к осени цветы превращаются в коричневые шишечки. Зато весной она какая! Вся в пухе и перьях из цветов белой сирени и розовой. И листья блестят солнцем, как зеркальца. Я полюбовалась сиренью, и мне захотелось ее домой. Я обошла кусты, поразмыслила и полезла повыше. Стянула ветки в охапку и засунула нос в пахучее и холодное облако крошечных цветов. Мои легкие наполнились запахом четырехлопастных пропеллеров и выветрили мысли из моей головы. А когда открыла глаза, перед моим носом, откуда ни возьмись, замаячила счастливая цветочная пентаграмма. Ам! Я почавкала белоснежным счастьем и загляделась на синее небо в зеленых заплатках из листьев сирени.