И ещё караван с Бригиттой. Он идёт сюда по льду Иртыша. Наверное, он уже близко. Много ночей Ренат размышлял, как ему заполучить Бригитту. Дождаться её здесь и бежать вместе с ней? Но возле Бригитты всегда будет Цимс — куда же он денется от жены? Сумеет ли он, Ренат, обезвредить Цимса и вывести женщину из крепости, где полным-полно караулов? Вряд ли. Этот план ненадёжный. Лучше склонить степняков к нападению на караван, пока тот ещё не добрался до крепости. Степнякам — добыча, а ему — Гита.

Ренат поднялся с лежака и начал собираться: зарядил два пистолета, застегнул все застёжки, натянул на треуголку башлык и завязал шнурок.

— Вы куда, господин штык-юнкер? — спросил поручик Демарин.

— Проверю пушки. Нельзя, чтобы стволы забило снегом.

— Поторопитесь с возвращением, Юхан, — сказал поручик Каландер. — А то хворост в жаровне закончится.

На улице шурган ударил Рената в лицо, хлестнул по плечам снегом. Согнувшись, прикрываясь рукой, Ренат боком побрёл к бастиону.

Здесь всё кипело и бурлило. Вихрь трепал холщовые вожжи пушечных отвозов, звенел короткими цепями на передках лафетов, рвал колпаки на фитильниках. Двое караульных скорчились у амбразур, но в мути ничего не было видно. Если бы сигнальщики сейчас затрубили в рожки или забили в барабаны, их никто бы не услышал за свистом ветра. Только неуязвимые чугунные пушки, омытые снежными ручьями, как прежде целились в пустую степь. Ренат хлопнул одного из караульных по спине, оповещая о себе, и пошёл прочь. Вьюга укрыла его через два шага.

Под дощатым настилом барбета у него были спрятаны лыжи, грубо вытесанные из досок от дощаника. Ренат украл их ещё две недели назад у вестового. Бежать из ретраншемента на лыжах было сподручнее, чем на коне. С лыжами в охапке Ренат двинулся по куртине. К январю запасы дров в ретраншементе иссякли, и Бухгольц разрешил брать фашины; теперь на куртинах в ограждении зияли прогалы, перекрытые брустверами из плотно сбитого снега. Ренат тяжело перелез через бруствер, сел и на заду съехал с ледяного откоса вниз, в ров, опоясывающий ретраншемент.

Солдаты чистили ров каждый день, но шурган замёл его так, что Ренат провалился в сугроб по грудь. Побарахтавшись, выправляясь, он пополз вперёд, к противоположному склону рва, потом полез вверх по эскарпу. Он упирался локтями и коленями и сам себя благодарил, что не стал дожидаться Бригитту в ретраншементе. Гита не выгреблась бы из этого снежного ада.

На ровном пространстве он наконец поднялся, нацепил на ноги лыжи и оглянулся. Громада ретраншемента была совсем рядом — но буря полностью скрывала её. Значит, и его самого не видно ни с куртины, ни с бастиона. Лишь бы не потерять направление. Слава Деве Марии, что вне пределов шургана ветер установится ровнее, и по нему можно будет ориентироваться.

Проваливаясь по щиколотку, Ренат пошёл в сторону юрги.

Офицеры хватились его только через час.

— А куда пропал штык-юнкер? — спросил у всех Ваня Демарин. — Весь ретраншемент уже можно было три раза обойти!

Ване никто не ответил.

— Я пойду поищу его, господа, — вздохнув, сказал Ваня. — Не дай бог какая неприятность стряслась.

— Я с тобой, Демарин, — сказал поручик Кузьмичёв.

В это время Ренат пересёк дорогу, натоптанную за зиму драгунскими дозорами, которые каждую ночь безостановочно объезжали ретраншемент и конский загон по большому кругу. От дороги в дымящихся снегах осталась только мелкая ложбина, взрытая недавно прошедшими всадниками.

Ещё через час офицеры явились в землянку Бухгольца. Полковник, как и все, спал в одежде, а потому офицерам не пришлось ждать, пока он приведёт себя в порядок. Тарабукин впустил Демарина, Кузьмичёва и Ожа-ровского.

— Мы весь ретраншемент обшарили, но нигде его нет! — взволнованно сообщил Ваня. — На втором бастионе караульный видел его, и с тех пор всё!

— В редуте проверяли? — растирая лицо ладонями, спросил Бухгольц.

— Я ходил, спрасшивал, — кивнул Ожаровский. — Сей нотчею Йоган там не появисша, Ыван Дмытржэвич.

— Надо искать, пока он не замёрз, — Бухгольц наклонился за башмаками. — Демарин, поднимай свою роту. Пускай солдаты шомполами проверят снег во рву. Он мог сломать ногу, упасть, и его замело. К делу, господа.

А Ренат, уже выбиваясь из сил, всё брёл по степи, затерянный в темноте и вьюге. Ему было жарко, и он расстегнулся, хотя знал, что это опасно. Он зачерпывал ладонью снег и совал в рот. Лицо горело. Ноги были как тумбы, Ренат еле перетаскивал неуклюжие, тяжёлые, обледеневшие лыжи. Неужели он промахнулся, прошёл мимо юрги и теперь только удаляется в пустыню?.. Надо подать сигнал. Ренат полез за пазуху за пистолетами и обнаружил, что каким-то образом потерял один из пары. Чёрт с ним! Ренат поднял пистолет над головой и нажал на курок. Пшикнули остатки пороха, а выстрела не последовало — заряд рассыпался, когда Ренат возился во рву в сугробах.

Нет, лучше вернуться, пока следы ещё хоть чуть-чуть видны. Впереди — только смерть. Летящий снег залеплял глаза, мешал дышать, леденил горло. Ренат долгодолго тащился обратно, пока не понял, что давно уже идёт наугад — следы замело, или он их потерял. Боже, как это нелепо — замёрзнуть в степи при попытке побега!.. Но нельзя останавливаться, нельзя ложиться. Надо двигаться хоть куда, хоть по кругу, пока не рассветёт. Утром, даже издалека, он должен увидеть дымы над ретраншементом…

Из снежной темноты на Рената вдруг надвинулись конские морды.

— Господа, слава богу! — прохрипел Ренат. — Я заблудился!..

— Та нар хэн юм бэ? — прозвучало сверху.

Это был джунгарский разъезд.

…Он думал, что удалился от любого жилья на десяток вёрст, а юрга оказалась совсем рядом. И вскоре он уже сидел у огня в полутёмной, тёплой, дымной и вонючей юрте, и какая-то узкоглазая старуха с седыми косами подала ему плошку с мутной жижей. Поганая на вкус кислятина обожгла, как русская водка. Это и была молочная водка степняков — арха.

Ренат озирался, приходя в себя. Он был в камзоле и штанах, но босой. Пистолет, кисет с табаком и пайцзу у него отняли. Перед ним был очаг, обложенный по кругу плитняком; невысокий огонь бегал по каким-то бурым комьям — это горел аргал, топливо кочевников, сушёный навоз; под аргалом и углями угадывались три булыжника — священные для любой юрты отцовские камни. Ренат протянул руки к огню. Юрта была небольшая, шестигранная, войлочная. Стены её были составлены из косых деревянных решёток. По окружности тянулась земляная ступень, застеленная кошмами и шкурами; на этом ложе спали воины — человек пять. Над ними на решётках висели сабли и круглые щиты. Два воина на корточках сидели у входа, занавешенного пологом; эти воины — караульные — молча и бесстрастно наблюдали за Ренатом. Старуха за очагом возилась с посудой: чем-то тихо позвякивала, что-то переливала. Рядом с очагом стояла железная подставка с плоским котлом и высокий деревянный сосуд-домбо, перехваченный обручами из лозы. Бегающие красные отблески пламени освещали отодвинутую к дальней стене резную лавочку — алтарь; на лавочке в ряд выстроились пузатые бронзовые фигурки каких-то божков — бурханы. Ренат поднял голову. В куполе юрты над очагом темнело круглое отверстие с ободом; его подпирал длинный косой шест; с обода на верёвке свисал ещё один священный камень в оплётке. Это был мир, совершенно чужой для шведского штык-юнкера, и Ренат впервые осознал, что роковой шаг уже сделан.