– Ты в порядке, сынок?

Дотсет сторонится, словно опасаясь, что меня вытошнит ему на ботинки. Макконнелл, обойдя тело Наоми сзади, проводит пальцами по стене.

– Вам надо… – Я провожу ладонью по лбу, обнаруживаю, что лоб мокрый. В раненой глазнице бьется пульс. – Надо спросить Гомперса, что за папки были в этом шкафу.

– Конечно, – соглашается Калверсон.

– Нам нужны копии всего, что пропало из шкафа.

– Обязательно.

– Надо узнать, что пропало.

– О, смотрите, – обращает наше внимание Макконнелл. Она нашла пулю.

Пока она выковыривает пулю из стены за затылком Наоми, я поворачиваюсь и сбегаю. Спотыкаясь, пробегаю по коридору, вываливаюсь на лестницу, сбегаю через две ступеньки, пинком распахиваю дверь на улицу, тяжело дышу.

Бум!

* * *

Все это, все… О чем я думал? Входишь в зеркальный лабиринт, гоняешься за уликами: ремень, записка, синяк, папка… одно за другим. Ты втягиваешься в игру с призраками, ты остаешься там, в зеркальном лабиринте, навсегда.

Я сижу за стойкой, потому что видеть не могу привычного столика. За ним мы обедали с Наоми Эддс. Она рассказывала мне о тайнах Питера Зелла, о его наркомании, о случайной мрачной шутке насчет самоубийства в «Макдоналдсе» на Мэйн-стрит.

Музыка, долетающая с кухни «Сомерсет», мне незнакома и не в моем вкусе. Ударные и электроника, множество пронзительных звуков, свиста, завываний.

Передо мной разложены тетрадки – шесть голубых прямоугольников в ряд. Как карты Таро. Я уже час пялюсь на их обложки без всякого интереса, не могу открыть, перечитать историю своего поражения. Зато от мыслей никуда не деться, факт за фактом волочатся через мозг, подобно угрюмым беженцам с узлами скарба на плечах.

Питер Зелл не покончил с собой. Его убили. Фентон это подтвердила.

Наоми Эддс тоже убили. Прострелили голову, когда она искала среди материалов ту страховку, о которой мы говорили накануне.

Она, прежде чем уйти, присела в ногах моей кровати. Она хотела что-то сказать, но передумала и ушла домой.

Зелл говорил ей про «Макдоналдс»: если бы собирался покончить с собой, сделал бы это там. Он и сестре то же самое говорил. И кому еще?

Пузырьки с шестьюдесятьюмиллиграммовыми таблетками сульфата морфина в пакете, спрятанном в конуре.

Я смутно отмечаю, что передо мной на стойке остывающая чашка кофе, смутно вижу экран подвешенного на кронштейне телевизора. Репортер стоит перед каким-то дворцом, возбужденно рассказывает о «небольшой конфронтации, меняющей характер кризиса».

Питер Зелл и Дж. Т. Туссен, детектив Андреас и Наоми Эддс.

– Ну-ну, милый, – говорит Руфь-Энн. Передник, дощечка для записи заказов, в другой руке зажата ручка кофейника.

– Что там за музыка? – спрашиваю я. – Где Морис?

– Ушел, – отвечает она. – У вас ужасный вид.

– Я знаю. Еще кофе, пожалуйста.

И еще моя сестренка. Пропала. Возможно, умерла, возможно, в тюрьме. Еще одна катастрофа, которую я не сумел предотвратить.

На экране дергающиеся кадры: за столом сидят мужчины в зеленой форме с золотыми эполетами, по виду из Южной Азии. Один сурово говорит в микрофон. Человек через две табуретки от меня злобно вскрикивает. Я оборачиваюсь к нему: полноватый мужчина средних лет в мотоциклетной куртке, с густыми усами и бородой. Он спрашивает, не возражаю ли я? Я пожимаю плечами, и он, взобравшись коленями на стойку, опасно балансируя, переключает канал.

Мой телефон вибрирует. Это Калверсон.

– Да, детектив?

– Ты как, Генри?

– А, – отзываюсь я, – нормально.

Вояки пропали с экрана, на их месте реклама – непристойно ухмыляющийся тип на фоне пирамиды консервов.

Калверсон перечисляет, что успели узнать. Теодор Гомперс сидел в кабинете с бутылкой, говорит, что услышал выстрел в 2:15. Однако, по его признанию, был сильно пьян и только через несколько минут пошел смотреть, что за шум, а потом еще довольно долго добирался до кладовой, где и нашел тело Наоми. В полицию он позвонил в 2:26.

– А другие сотрудники?

– Когда это случилось, никого не было, кроме Гомперса. У него сейчас работают три человека, и все были на перерыве. Обедали в «Барли-хаус».

– Не повезло.

– Да уж.

Я складываю тетради стопкой, разбираю и перекладываю в прямоугольник, устраиваю крепостную стену вокруг чашки с кофе. Калверсон собирается отдать пулю на баллистическую экспертизу. Есть зыбкий шанс – полшанса, как он говорит, – что пистолет куплен легально до «Акта», и мы сумеем установить владельца. Краем глаза я вижу, как бородач в мотоциклетной куртке подбирает яичный желток коркой. Тип из рекламы с презрением отбрасывает в угол консервные банки и демонстрирует вакуумную упаковку, насыпает миску клубники из блестящего пакетика. Макконнелл, продолжает Калверсон, обошла все здание Уотервест, все четыре офисных этажа. Половина помещений пустует, в остальных ничего особенного не видели и не слышали. Всем плевать. Старик охранник не заметил никого незнакомого, но есть еще два запасных выхода, один ведет прямо на черную лестницу, а камера наблюдения давно пропала.

Новые улики. Новые загадки. Новые факты.

Я таращусь на экран, где некто высыпает коробку черники в воронку и включает блендер. Мой сосед одобрительно присвистывает.

– А что с… – начинаю я и замираю. Сижу, обхватив голову руками.

Прямо сейчас, сию секунду, мне надо решить: уехать из города на север, в Мэйн, найти дом в бухте Каско-бэй, засесть там со служебным оружием и ждать, глядя в окно, или остаться здесь, продолжать работу над делом. Над моими делами.

– Пэлас? – окликает Калверсон.

– Папки, – я откашливаюсь. Сажусь прямо, затыкаю пальцем свободное ухо, отгораживаясь от телевизора, от мерзкой музыки. Тянусь к тетрадкам. – Что с папками?

– Ах да, папки, – повторяет за мной Калверсон. – Чрезвычайно услужливый мистер Гомперс говорит, что на этом фронте мы, метафорически выражаясь, увязли. Он только заглянул в шкаф и сразу сказал, что отсутствует около трех десятков дел, но, каких именно, вспомнить не может, и кто над ними работал, тоже. От компьютеров они отказались с января, а копий не существует.

– Не повезло, – вздыхаю я. Достаю ручку и записываю, все записываю.

– Завтра попробую отыскать друзей и родных нашей Эддс, сообщу печальное известие и выясню, не знают ли они чего.

– Этим займусь я, – говорю я.

– Да?

– Точно.

– Уверен?

– Я об этом позабочусь.

Я прячу телефон, собираю тетрадки, одну за другой запихиваю их в карман блейзера. Вопрос прежний: зачем? Зачем и кому это понадобилось? Почему именно теперь? Убийство, расчетливое и хладнокровное. Для какой цели, что надеялись выиграть? Сосед через два места от меня снова фыркает через губу, потому что рекламу прервали новостями: женщина в хиджабе бежит по пыльной рыночной площади. Ей явно очень страшно.