– У вас есть минутка? – спросил я.

– Да, конечно, мистер Уитмен.

Она принадлежала к числу тех женщин, которые, толстея, становятся внушительнее. Ее мясистая шея, толстые лодыжки и ежедневная униформа в виде белой блузки и клетчатой юбки до середины икры говорили о порядке, благовоспитанности и учебе в католической школе. Единственным потворством ее желаниям была вазочка с леденцами на столе. Она постоянно сосала их чопорно и сосредоточенно.

– Вы должны были слышать, что мне поручили отрабатывать с Президентом некоторые вопросы, и я хотел узнать, нельзя ли мне назначить встречу с...

Она покачала головой.

– Мы с ним это обсуждали, – сказала она. – Он вызовет вас, когда вы ему понадобитесь. Он не поручал мне назначать встречи.

– Нам надо обсудить несколько важных вопросов.

Миссис Марш рассматривала лак на своих ногтях с оскорбительной сосредоточенностью.

– Обычно я в курсе всего, над чем он работает, – сказала она.

Она совещалась от его имени с адвокатами и банкирами, выписывала и подписывала чеки, точно копируя его подпись, и, по слухам, у нее была генеральная доверенность на ведение его дел. Я не сомневался в том, что, если бы Президент неожиданно скончался, она в качестве душеприказчика распределяла бы его собственность.

– Я должен встретиться с ним, ненадолго, – сказал я наконец.

– Он говорит мне, с кем у него будут встречи.

– Да, я это понимаю, – не отступал я, – но мне нужно совсем немного времени на следующей неделе. Всего пятнадцать минут, чтобы обговорить...

– Боюсь, что сначала мне придется спросить об этом его, – сказала она, глядя мне в глаза. – Видите ли, его расписание еще не составлено.

– Но он вернется в офис в понедельник?

– Это неясно.

– В понедельник не вернется. А как насчет вторника?

– Возможно, – сказала она. – Но, как правило, его расписание – это дело личное. Я отмечу, что вам хотелось бы встретиться, и если это будет согласовываться...

Ее идиотская официальность была чистым тиранством.

– Не желаю слушать это вежливое дерьмо, – заявил я ей. – Вы – привратница, миссис Марш, и не более того. В понедельник утром к десяти часам я хочу знать, когда я смогу его увидеть. Мистер Моррисон попросил... нет, он потребовал, он приказал мне обсудить с Президентом некоторые вопросы, и я настаиваю на своем праве это сделать.

Миссис Марш удивленно вдохнула, но она работала уже давно и имела дело со всевозможными идиотами и грубиянами.

– Я не потерплю такой грубости в этом кабинете...

– Я не потерплю такого нежелания секретарши идти навстречу вице-президенту компании! – Тут я понизил голос и подошел настолько близко к ее столу, чтобы ей стало неудобно. – В интересах вашего начальника, миссис Марш, вам следует позаботиться о том, чтобы люди имели возможность с ним разговаривать.

В конце дня Фредди Робинсон, старый негр, который чистил ботинки служащим Корпорации, вкатил свою тележку ко мне в кабинет.

– Я запоздал, – сказал он.

Я сидел в своем рабочем кресле, злой и напряженный, ожидая телефонного звонка с плохими новостями. Робинсон молча подсунул скамеечку под мой левый ботинок. Он чистил ботинки в Корпорации более пятидесяти лет, пережив множество изменений в руководстве. Хотя формально он не был работником Корпорации, у него был собственный уголок в мужском туалете на тридцать восьмом этаже, где он держал свои принадлежности. Он чистил ботинки только мужчинам, но чинил и женские туфли и каждый день начинал работу на новом этаже. Таким образом, он примерно за неделю проходил всю штаб-квартиру, безнаказанно заглядывая в любой кабинет с вопросом: «Почистить?» Он был пережитком прошлого – и в то же время никого, откровенно говоря, не смущало, что старый негр склоняется к его ногам, счищая уличную грязь, пыль и собачье дерьмо. Более старые мужчины обращались с Робинсоном довольно тепло, словно с домашним любимцем, тогда как молодые, которые в его присутствии, возможно, испытывали чувство вины, говорили с ним с холодным равнодушием. Неужели меня одного это смущало? Надо полагать, что мой стыд говорил о том, что я не избавился от чувства превосходства. Похоже, Робинсон не обращал на это внимания: он тосковал по прошлому и порой качал головой со словами: «А вот во времена мистера Л...» – имея в виду прославленного основателя Корпорации, умершего несколько десятков лет назад.

– Что слышно в кабинетах? – спросил я у Робинсона, пока он мазал мой ботинок кремом для обуви.

– Ах-ха! – Он покачал головой. – Вы ведь знаете, что я не понимаю абракадабры, о которой вы говорите.

– Вы знаете, что я знаю, что вы знаете.

Он посмотрел на меня и подмигнул:

– Я знаю, что вы поумнее остальных.

Было просто удивительно, что Робинсон продолжал ежедневно проходить милю за милей по застеленным коврами коридорам, ныряя в лифты и выныривая из них. Он был худым жилистым стариком в неизменных подтяжках и белой рубашке. Когда он работал, на его затылке можно было увидеть узор из курчавых седых волос. Порой, весной или летом, он ставил на свою тележку маленький радиоприемник с наушником для одного уха и слушал трансляцию футбольного матча со стадиона «Шей». Из-за того, что он всю жизнь работал согнувшись, у него развился артрит позвоночника, и он какое-то время не работал, а потом мы узнавали: у него так болела спина, что он не мог прийти. Иногда я улавливал исходящий от него травяной запах обезболивающего бальзама. Минуты четыре он автоматически с усердием полировал мои ботинки бархоткой, а потом щелкнул по каблуку костлявыми пальцами, подавая сигнал переменить ногу, и сказал: «Готово, босс», – словно такая фраза его совершенно не унижала, даже когда он обращался к двадцатиоднолетнему помощнику, только что окончившему колледж.

– Так вы слышали о том, что происходят важные события? – снова спросил я.

– Ну конечно. Это легко. Я здесь давно, мистер Уитмен, давно. Подождите минутку.

Робинсон потянулся к старой деревянной тележке за бархоткой. Казалось, у него было чутье на то, когда в кабинет входить нельзя: никто не мог вспомнить случая, когда бы он вошел не вовремя. Он настолько давно работал в Корпорации, что просто выучил ритмы и схемы ежедневной работы и всегда знал, когда и куда идти. Но с другой стороны, никто не обращал внимания на то, что он заходит в кабинет, как не обращают внимания на уборщика, который в конце дня освобождает мусорные корзины. Мужчины продолжали говорить по телефону, пока он обходил их письменный стол, ставил скамеечку и начинал работать. Люди вынимали из бумажника несколько долларов, клали деньги на стол, чтобы Робинсон мог их забрать, и продолжали разговор, возможно делая при этом ручкой какие-нибудь пометки. Они могли даже не заметить, что ботинки вычищены и Робинсон ушел.

– Ну, – напомнил я ему. – Происходит что-то важное?