Констанциана сияет счастьем. Ей двадцать четыре, и она наверняка уже начала опасаться, что засиделась в девах, и не знает, найдется ли желающий взять ее в жены. В какой-то момент поговаривали, будто Константин прочил ее мне. Теперь же она сестра одного Августа и супруга другого. Самая могущественная женщина на свете, подумает кто-то.

На самом же деле она даже не самая могущественная женщина в этой комнате. Рабыни, которые сейчас причесывают Констанциану, находятся в ведении Елены, убеленной сединами матери Константина, в то время как супруга Константина, Фауста, возлежит на ложе и отпускает колкие комплименты. Как, однако, Констанциане идет прическа с зачесанными вверх волосами! Как, однако, хорошо платье скрывает ее плоскую грудь, и как приятно смотреть на зрелую невесту! Похоже, присутствие в комнате мужчин их ничуть не смущает. Мы с Криспом терпеливо ждем, когда наконец сможем сопроводить невесту к месту брачной церемонии. Эти женщины привыкли разговаривать о своих делах в присутствии детей и прислуги.

Дверь с грохотом распахивается. Есть только один человек, который может себе это позволить, разумеется, это Константин. Он быстрым взглядом окидывает трех женщин, замечает меня и Криспа в углу и тотчас цепляется за нас взглядом.

— Гай, ты мне нужен.

Констанциана, не вставая со стула, оборачивается к нему.

— Что-то не так?

— Лициний мутит воду. Он по-прежнему согласен терпеть христиан, однако требует, чтобы я отправил Криспа в Нико-медию в качестве заложника.

— По-моему, его требования вполне приемлемы, — замечает Констанциана.

— Нет, — заявляет Елена тоном, не допускающим возражений.

Константин, привыкший, что последнее слово всегда остается за ним, пытается спорить с матерью.

— Где были твои принципы, когда ты отправила меня ко двору Галерия? — бросает он ей с упреком.

— То был необходимый риск, зато теперь весь мир — твой. Сейчас такой необходимости нет.

— Ты говоришь так, будто мой будущий муж — убийца, — жалуется Констанциана. — Почему бы моему племяннику не пожить с нами на востоке?

Лучше бы она промолчала. Елена подходит к Криспу и обнимает его за плечи, как будто пытается оградить его от возможных посягательств. Ему тринадцать, он быстро растет. Мальчика отличает легкий характер, у него всегда улыбка на лице. Неудивительно, что во дворце его все любят.

— Он твой единственный сын, — напоминает Елена Константину.

— Твой пока что единственный сын.

Фауста переворачивается на ложе и проводит рукой по животу. Тот уже заметен под складками платья. Мне по опыту известно: нет никого более довольного собой и более исполненного тревоги, нежели беременная императрица.

Но Елене это неинтересно. В ее глазах собственный развод никогда не был законным. Дети Констанция от второй жены — не ее дети, следовательно, дети Константина от второй жены ей не внуки, чья бы кровь ни текла в их жилах.

— Если это так нужно, я могу поехать в Никомедию, — говорит Крисп, но Константин не желает его слушать.

— Лициний просто пытается выторговать для себя выгодные условия, — говорит Константин и на минуту умолкает. — Может, предложить ему еще одну провинцию? Например, Мёзию?

— Если ты предложишь ему земли, он подумает, что ты намерен потом их у него отобрать, — говорю я. Мы с Константином обмениваемся взглядами за спиной его сестры.

— Неужели христиане для тебя так важны, что из-за них ты готов испортить мою свадьбу? — жалуется Констанциана. Рабыни тем временем продолжают делать свое дело, как будто спор их не касается. Они уже надели на невесту оранжевую фату и теперь потуже затягивают ей талию.

— Неужели так необходимо упоминать христиан? — спрашиваю я. — Почему бы не сделать заявление более расплывчатым? Объяви о религиозной свободе, не говоря ничего конкретного.

— Нет, — вновь возражает Елена. — Кто подарил тебе твои победы? Чей знак был начертан на груди твоих воинов, когда они победили Максенция?

Я перехожу через всю комнату и бросаю взгляд в окно.

— Лицинию нет дела до христиан. Ему нужны гарантии.

— Но как я их ему дам?

— Ничего ему не предлагай.

Констанциана испускает возмущенный вопль.

— Ничего сверх того, что ты уже ему дал, — продолжаю я. — Скажи ему, что это честное предложение и что просить больше — значит, вынашивать какие-то коварные замыслы.

Константин на миг задумался над моими словами.

— А если он ответит отказом?

— Сейчас он находится в твоем дворце, на твоей земле, его охраняет твоя армия. Если он сейчас откажется жениться на твоей сестре, то поставит тебя в неловкое положение.

Я не озвучиваю все возможные последствия этого шага. Не хочу оскорблять Констанциану накануне ее бракосочетания. Но она не глупа. Поскольку у нее нет армий, провинций и денег, она прибегает к единственному имеющемуся у нее оружию — слезам.

— Неужели ты один-единственный раз в жизни не можешь устроить свадьбу, не думая о том, какую выгоду ты от этого получишь? Дались тебе эти христиане! Такое впечатление, будто ты хотел бы видеть их вместе с нами на моем брачном ложе!

— Неправда, — Константин быстро подходит к сестре и заключает ее в объятия. — Это Лициний все усложняет. Но Валерий прав. Это честное предложение, и твой муж наверняка это поймет. — Он обнимает ее снова. — И не захочет тебя лишиться.

Императрицам не положено плакать. Слезы испортили Кон-станциане лицо. Полдесятка рабынь тотчас бросаются к ней, чтобы исправить изъяны — вытирают потеки, наносят новый слой белил. Наконец следы слез исчезают. К тому моменту, когда они опускают фату, ее обиженное лицо вновь лучится весенним светом.

Свадебная церемония продолжается, пышная и торжественная, как и подобает жениху и невесте столь высокого положения. А спустя две недели я уезжаю на восток. Мне поручено отыскать самое удобное место, где могла бы высадиться, стать лагерем и дать сражение императорская армия.

Константинополь, апрель 337 года

— Моя свадьба, — голос Констанцианы дрожит, и от этого с ее лица осыпаются остатки пудры. — Я уже почти позабыла о ней.

— Счастливый день.

— Он позволил моему брату выкроить время на подготовку к новой войне. Мы оба это знаем — теперь. — Констанциана с сочувствием смотрит в мою сторону. — Ты знал, что Август когда-то хотел сделать меня твоей женой?

Я пытаюсь возразить, но она перебивает меня.

— Поговаривали, будто он хотел возвысить тебя до Цезаря, но тут Фауста, словно свиноматка, начала производить на свет сыновей. Ты был хорош собой и опасен. Не одна женщина во дворце плакала по ночам в подушку, обиженная тем, что ты не смотришь в ее сторону.

— Я не знал, — говорю я, и это чистая правда.