– Ну? По какой причине отказываетесь ехать в госпиталь? Почему вас опять собирают по дотам и окопам?

Курсанты, почувствовав в голосе командира неподдельное недовольство, замерли в ожидании грозы. Полковник, хоть и считался человеком справедливым и отходчивым, мог, когда надо, устроить настоящий нагоняй. Тем более в теперешних боевых условиях. Кто-то, похоже, самый смелый, отозвался из задних рядов:

– Боимся, товарищ полковник! Вдруг по дороге разбомбят.

Напряжение тут же спало. Послышались робкие смешки – в густоте строя не различишь, чьи именно. На лбу Стрельбицкого разгладилась суровая складка:

– Что-то не верится, что тут собрались трусы.

Заслуженная похвала заметно оживила строй. Курсанты заговорили было наперебой, но кто-то из младших командиров шикнул на говорунов, и галдеж прекратился.

– Разрешите обратиться? – Вперед выступил курсант с рукой на перевязи. В его глазах Стрельбицкий разглядел возмущение и настоящую, фатальную решимость. Невольно подумалось: «Встретишь такого в бою – побежишь от страха». – Не о себе мы думаем, товарищ полковник. Мы считаем, нечестно уезжать сейчас в тыл. Если немцы перейдут реку и выйдут ко второй линии дотов, мы хоть снаряды сможем подносить. А в госпитале какая от нас польза?

Что им ответить? На ум невольно пришла знакомая формула: «Война любит молодых». Но и молодые, похоже, тоже любят войну. Нет – не «любят», конечно же, не так! Ненавидят и умеют обуздать ее, схватить за горло и прикончить! Сегодня этим ребятам есть о чем говорить со своим командиром. Почти на равных.

– Мы военные люди. Отправка раненых в Подольск – это мой приказ! – Стрельбицкий постарался произнести это как можно тверже. – Вопросы?

Из строя вышагнул курсант Сомов:

– Товарищ полковник, проведено комсомольское собрание с повесткой дня: раненые, которые могут держать оружие, должны остаться в строю. Проголосовали единогласно. Вот протокол. – Он протянул командиру густо исписанный листок бумаги. Строй опять ожил, одобрительно загудел. – Мы можем сражаться. Винтовки, гранаты пока еще есть. Если понадобится, мы умрем так, что фашисты будут долго помнить!

Да, этого он и ожидал – непоколебимости. Но она хороша там, на поле боя, а здесь, в тылу, это начинает походить на неповиновение. Такое недопустимо.

– Сынки… – Голос прозвучал непозволительно сипло. Полковник откашлялся. – Я сам хоть сейчас готов пойти с вами в штыковую! Но наша задача – не погибнуть геройски в бою, а выстоять. И продержаться как можно дольше! – Он понял, что именно сейчас они слушают его по-настоящему, самозабвенно и доверительно. – А для того чтобы держаться, нужно оставаться в живых. И еще… – Стрельбицкий пошел вдоль строя, – вы должны доучиться. А я, как начальник училища, обязан произвести выпуск, чтобы вы ушли в армию командирами! И во главе взводов и батарей били фашистов! – Курсанты одобрительно загудели, стали переглядываться. Он уже понимал, что смог их убедить, что последнее слово осталось за ним. – Нужно ехать, ребятки. Обещаю: лично вручу каждому его кубари, вы их заслужили! Поймите меня. В любой момент может поступить приказ отойти к новому укрепрайону. И тогда нам придется прорываться с боями… и с ранеными. Бросить вас мы не сможем, а значит, будем связаны. А это затруднит выполнение задачи…

Сашка стоял за ширмой в перевязочной и, сжав зубы, разматывал присохшие к раненой руке бинты. С улицы доносился гул голосов, там курсанты разговаривали с полковником Стрельбицким. До Сашки долетали отдельные реплики: «ехать в госпиталь», «приказ», «остаться в живых». Все это он понимал, но никак не мог смириться с тем, что должен бросить товарищей. Кому как не ему, лучшему наводчику училища, бить фашистов! Как раз сейчас, когда в строю осталась треть личного состава, такие, как он, и нужны. Не-ет, никаких «в тыл».

В палатку вбежала испуганная Маша.

– Ты здесь? Я думала, ты вместе со всеми. Там Иван Семенович… Ты что делаешь? – Она кинулась к Сашке, схватила его за руку, попыталась остановить: – Саша! Я тебя прошу, не делай этого!

– Не мешай. – Лавров вцепился зубами в неподдающийся узел и что есть мочи дернул: – Я не поеду в госпиталь! Не поеду! Ну какой я раненый? Подумаешь, руку зацепило!

– А контузия? – На глазах Маши показались слезы.

– Да какая там контузия? Я что, не слышу, не вижу или память теряю?

Маша кинулась ему на грудь и зарыдала. Сашка недовольно поморщился и отвернулся. Она несколько раз всхлипнула, потом подняла на него полные слез глаза и умоляюще прошептала:

– Ну, пожалуйста, Сашенька! Уезжай! Я прошу тебя! Ты мне нужен живой! Ты мне очень нужен живой! А я скоро тоже приеду! Вот увидишь!

Как она не вовремя со своей жалостью! Еще немного, и он выбрался бы из палатки и прошмыгнул в ремзону, а там уже безопасно – ни одна медицина тебя не достанет. Тоже мне – раненый! Садитесь, сержант Лавров, в машину и поезжайте в тыл. А здесь и без вас справятся. Он вдруг вспомнил черное до неузнаваемости лицо Мити, его окоченевшие руки, кровь Славика на гимнастерке… Кто отомстит за него? За ребят, погибших под Шубинкой?

Сашка попробовал отстранить от себя Машу, но она прижалась еще крепче, еще жалостливее уставилась на него. Потом вдруг повисла на шее и стала быстро-быстро целовать куда попало. Совсем как тогда, в ординаторской…

В самый неподходящий момент послышались приближающиеся шаги, хрупкая ширма отодвинулась в сторону. Военврач Никитина окинула взглядом парочку: на Сашке уже не было бинтов, Маша так и не успела расцепить на его шее руки. Ее заплаканные глаза виновато смотрели начальнице под ноги. Рассчитывать на снисхождение в этот раз не приходилось.

– Курсант Лавров, немедленно восстановите повязки и выходите к машинам! Григорьева, помогите раненому.

Она резко развернулась и пошла к выходу.

Возле машин царило тревожное оживление. Отъезжающие в госпиталь курсанты прощались с товарищами, остающимися на рубеже. Горько и досадно расставаться с тем, с кем еще вчера мерз в одном окопе, ел из одного котелка, отражал бесконечные атаки фрицев. А что может быть крепче дружбы, проверенной в огне…

Сашка вышел из палатки в сопровождении Маши. Она помогла ему наложить новую повязку, подхватила под руку, так надежнее, и повела к машине. Проходя мимо Никитиной, мельком поймала ее одобряющий взгляд.

В толпе провожающих показался растерянный Митя. Он вертел головой, искал знакомых. Сашка заметил его, и в мозгу у него созрел дерзкий план. Вернее, продолжение плана. Нет, он ни за что не поедет в тыл! Ни за что!

Выскочивший из хозблока военфельдшер Петров непривычно громким голосом скомандовал:

– Товарищи курсанты! По машинам!

Сашка оторвался от Маши и кинулся к удивленному Мите. Тот, хоть и искал товарища, но заметно удивился такой прыти Лаврова.

– Сашка!

– Митя!

– Как самочувствие? Уезжаешь?