Прижимая к груди сумку с бумагами, Грэшем покинул церковь. Один из пособников Марло будет утром найден на земле возле церковного здания. Второго обнаружат мертвым на чердаке. Сумеет ли король Яков сохранить происшедшее в тайне? Или же завтра Кембридж будет буквально гудеть от слухов о загадочных убийствах? О людях, падающих ночью с церковных крыш?

Головная боль давала знать о себе все сильнее. Грэшем подумал: все эти слухи и пересуды сейчас не самое главное. Куда важнее то, что ему предстоит открыть сумку и ознакомиться с ее содержимым.

Сентябрь 1612 года

Купеческий дом, Трампингтон

— Как ты мог покинуть колледж один, без охраны? Как мог пойти куда-то один? — отчитывала Джейн мужа. Казалось, что от нее во все стороны летят искры. Сэр Генри никогда еще не видел супругу разъяренной до такой степени. Ночной уход мужа из дома Джейн восприняла как предательство. — Думаешь, твоя жена и твои дети хотят жить без тебя? Неужели мы настолько тебе безразличны, что ты пренебрег простейшими мерами осторожности? Как бы ты отнесся ко мне, если бы я, поверив словам какого-то пьяницы, захватила с собой детей и убежала ночью из дома всего лишь потому, что бездумный азарт оказался важнее любви?!

Супруга была права, и эта правота злила Грэшема еще больше. Манион оказался плохим помощником. Он ничего не сказал по поводу того, что хозяин ночью неожиданно ушел из дома, однако ходил мрачнее тучи, напоминая не то огромную корову, которую забыли подоить, не то пса, которого хозяин внезапно перестал кормить и выгуливать.

В холщовой сумке оказались письма, проклятые письма, написанные, по всей видимости, рукой самого короля.

— Значит, ты отдашь их епископу, как и обещал? — спросила Джейн. Неужели ее гнев пошел на убыль? Или она просто умеет сдерживать свои чувства?

— Возможно. Не исключено. Я подумаю. — Грэшем всем своим видом дал понять, что обижен. Неужто она не понимает, что именно вынудило его отправиться ночью по следу Марло? Часто ли в жизни подворачивается единственная возможность, которую просто грешно упустить?!

— Ну почему мужчины ведут себя как дети? — недоумевала Джейн. Впрочем, если не обращать внимания на детский каприз, тот быстро проходит. Значит, она сделает вид, будто не замечает раздражения мужа. Усилием воли леди Джейн заставила себя успокоиться.

— Есть ли хоть какой-то толк от этих бумаг?

Грэшем показал жене бумаги, дабы она смогла вынести о них собственное суждение. Поинтересовавшись мнением сэра Генри, Джейн сознательно уступила ему. Сотворив женщину второй после мужчины, Господь совершил свою первую ошибку. Но кто она такая, чтобы отрекаться от Бога? Правда, даже своим второстепенным положением можно воспользоваться с умом. Пусть этот глупец пребывает в уверенности, будто он самостоятельно принял правильное решение.

Какой толк? Это были рукописи двух пьес. По всей видимости, экземпляры «Гамлета, принца Датского», написанные двумя разными людьми, если судить по почерку.

Ни тот ни другой не имел никакого сходства с почерком Бэкона или Эндрюса. Интерес Грэшема к находке быстро угас.

— Пожалуй, толку никакого, — сознался он. — Пьеса. Что в ней интересного? И все же Марло хранил это вместе с теми бумагами, в которых король Англии и Шотландии обвиняется в принадлежности к племени содомитов. Они вполне могут иметь ценность. Другое дело, что нам об этом ничего не известно… Думаю, мне лучше встретиться с Шекспиром. Не знаю почему, но этот человек — своего рода ключ к разгадке большой тайны.

— Он снимает комнаты в старом доминиканском монастыре. В Блэкфрайерс, — вступил в разговор Манион. — Недавно вернулся туда. Я об этом слышал вчера, после того как вы отправились на ужин. Ходят слухи, что он собирается их купить. Получается, наш мастер Шекспир не актер, а денежный мешок, коль скоро ему по средствам такие покупки. Или вы не слышали? Он уже скупил половину Стратфорда.

Сэр Генри не знал этого.

— Мы обо многом даже не догадываемся, — сказал он. Джейн и Манион не преминули отметить про себя примирительное «мы». Похоже, буря в стакане воды улеглась. — Единственное, что я знаю наверняка, — я снова хочу встретиться с мастером Уильямом Шекспиром,

Сентябрь 1612 года

Доминиканский монастырь

Блэкфрайерс, Лондон

Монастырь походил на кроличий садок. Шекспир снимал комнаты позади восточных ворот. Сэр Генри и его спутники вышли из дома на Стрэнде через черный ход. Они были наряжены каменщиками: короткие куртки из грубой ткани, в руках молотки, колотушки и стамески. Маскировка вполне соответствовала случаю; молоток же всегда может сгодиться в качестве оружия. Под курткой каменотеса у Грэшема была спрятана шпага, крепившаяся к особым ремням из тонкой испанской кожи. К каждой лодыжке привязано по кинжалу. Он не стал спрашивать у Маниона, чем тот вооружился для предстоящего визита к прославленному лондонскому драматургу.

Джейн оделась как обычная простолюдинка. Обрядить леди Грэшем в чужое платье, чтобы спрятать под ним ее истинную внешность, оказалось делом нелегким. Даже самая скверно сшитая одежда была бессильна скрыть ее стройное, гибкое тело, а втертая в кожу лица сажа — высокие скулы, блестящие глаза и гордый подбородок.

Грэшем и Манион шли следом за Джейн. Двое слуг шагали впереди, двое шли рядом, еще по одному с каждого бока, и двое замыкали процессию. Увы, этих людей легче было научить убивать, чем правильно сопровождать и охранять хозяина и хозяйку. Какой огромной сосредоточенности требовало это дело, не говоря об умении выглядеть непринужденно в момент, когда нервы напряжены до предела!

Район Блэкфрайерс лежал за Стрэндом неподалеку от Флит-стрит. Чтобы добраться туда, нужно было преодолеть зловонную грязь сточной канавы, некогда именовавшейся речушкой Флит. Фактически существовал не один Лондон, а несколько. Человек, считавший себя коренным обитателем Флит-стрит, был чужаком среди ткачей и сапожников Сент-Джайлза в Крипплгейте или потаскух Чипсайда. Что до каменщиков, то те расхаживали повсюду, поскольку в их услугах горожане нуждались повсеместно.

На улицах стоял неумолчный гам. В воздухе, густо забивая ноздри и разъедая глаза, висела пыль, отчего высокородные жители во время прогулок были вынуждены прикрывать лица носовыми платками. Повсюду, громко и настойчиво расхваливая товар, сновали бойкие уличные торговцы. Строительные работы велись буквально на каждом шагу. Деревянные леса перегораживали узкие улицы, и без того забитые повозками и лошадьми. Город стремительно разрастался, а его увеличивавшееся с каждым днем население требовало все больше и больше сельскохозяйственной продукции.