Она не просто рыдала. Она стонала и кусала себе руку от невозможности сейчас оказаться рядом с ним. Нам надо побыть по раздельности. Как ты мог, Паша?! Как я могу быть отдельно от тебя?! Ты уже успел меня бросить?!

Истерику удалось погасить только сигаретой. В процесс гашения истерики пытался по недоразумению вмешаться Андюха. Огреб. Исчез.

А потом — ни пить, ни есть, ни курить. Только одно занимает ее мысли. Павел. Паша. Павка.

***

Сколько ему отпущено дней? Или даже не дней — часов? Неизвестно. Павел чувствует себя капитаном корабля, который прямым курсом идет к катастрофе. Но в оркестре играют скрипки, а на кухне готовят соус к куропаткам.

Не покидает острое ощущение затишья перед бурей. К нему приходят все — под тем или иным предлогом. Маргарита, Олехнович, Никитин. Люди, которых принимал на работу он. Они обсуждают текущие рабочие вопросы, но за простыми словами слышится подтекст.

Павел Валерьевич, если уйдете — я с вами.

Вы про меня потом не забудьте.

Я ваш человек.

И он их слышит. И они его слышат. И это кажется Павлу самым главным сейчас. Главнее только — чтобы Инга его услышала и поняла. Но в этом — есть, увы, сомнения.

Сколько раз он порывался взять телефон, написать, позвонить. Но — нет. Он сам должен играть по принятым им же правилам. Он должен обеспечить ее безопасность. Вот сегодня поговорит с Ликой — и, может быть, сделает еще один шаг в этом направлении. Чтобы отвести удар от Инги.

— Погоди-погоди, — Лика отставила бокал с сельдерейным фрешем и внимательно уставилась на Павла. — Давай-ка, я уточню, правильно ли тебя поняла.

— Уточняй, — согласно кивнул Павел. В его бокале содержимое чуть симпатичнее — фреш морковный с яблоком. По крайней мере, цвет яркий и на вкус терпимо. Но в баре в фитнес-клубе текилы не допросишься. Не поймут.

— Ты хочешь… — Лика втянула в себя через соломинку немного омерзительной зеленой жижи, — чтобы я изобразила твою пассию.

— Скорее, чтобы нас можно было заподозрить в связи, но без каких-либо обличительных фактов.

— Понимаю, — хмыкнула Лика. — Женщине много не надо, ей покажи смазливую мордашку рядом с мужем, остальное она досочинит сама, включая, сколько времени у вас роман, где вы встречаетесь и в каких позах занимаетесь сексом. Верно?

— Верно, — кивнул Паша. Он слега нервничал, идея Ракитянского казалась ему спорной. Но зато Лика, похоже, наслаждалась разговором.

— И ты за это сбираешь мне заплатить… — тут Лика наклонилась к нему и шепотом назвала сумму. — Так? Ты нули не перепутал?

— Не перепутал, — Паша вдруг понял, что перестал нервничать. И сейчас начнет улыбаться. — Именно столько. Но уточню и я. У моей жены весьма… сложный характер. И с нее станется устроить какие-то разборки. С тобой. Поскольку ты выступаешь в роли прикрытия, и именно за это я тебе и плачу.

— Да бога же ради! — Лика подняла согнутую в локте руку, повернула голову и чмокнула свой выпуклый бицепс. — Я ж никогда не против хорошей потасовки. Так что… Золотой ты мой! Брильянтовый! Бери меня, я вся твоя!

На них покосился бармен, но они уже хохотали.

А потом Лика сделала несколько парных селфи и шлепком по заднице отправила Пашу в зал. Если честно, сейчас ему было совсем не до фитнеса, но не спорить же с девушкой, которая собирается принять по твоей просьбе удар на себя.

***

Инги хватило на два дня. Через эти два дня она поняла, что сойдет с ума. Что так жить невозможно. Еще несколько дней назад он — растрепанный, со вспухшими губами, жадно и бесстыдно целовал и ласкал ее на узкой постели. Был так близко. Был таким близким. Ближе просто не бывает.

А потом — мы не должны видеться какое-то время.

Так нельзя. Так невозможно. И ей плевать на последствия. Увидеть. Обнять. Пусть прогонит так, глядя в глаза.

И спустя десять минут черная «бэха» мчала Ингу по вечерней столице.

***

Инга: Выйди, встреть меня. Я в холле.

Павел: В каком холле?!

Инга: В холле гостиницы.

Он не стлал ничего писать — толку? Выругался сквозь зубы, натянул кофту от спортивного костюма и пошел встречать. Упрямство надо измерять в Ингах Дубининых!

А когда увидел ее в холле — джинсы, кожаная куртка и растрепанные темные волосы — едва удержал в себе желание подбежать и обнять. И на руках унести в номер, спрятать. Но не позволил себе взять даже за руку. Подошел и кивнул коротко.

— Пойдем.

Пока шли, Паша взял свои желания под контроль. Он не мальчик. У него сейчас очень непростой период в жизни. Подставлять Ингу под удар нельзя. И нужно ее оградить, даже если сама она ведет себя, как ребенок. Может, он недостаточно ясно ей все объяснил? Но погружать Ингу во всю глубину собственных проблем Павел не хотел. Да, гордость, наверное. Кому хочется признаваться в том, что с трудом отбивается от жены, с которой разводится. Не красит это.

Но все же, как только они оказались в номере, постарался как можно более точно донести до Инги мысль о том, что она не права, придя сюда. Помог ей снять куртку, предложил сесть в кресло, а сам говорил, говорил, говорил. Кажется, убедительно говорил. Сам себе Павел верил. А Инга молча смотрела на него, так и не сев в кресло. Слушала. Но больше — смотрела. Она впервые видела его в спортивных серых штанах и футболке.

— Я забочусь о твоем благополучии и спокойствии, ты понимаешь? — повторил, раз, наверное, в десятый. И тут Инга ответила.

— Понимаю, но я уже все равно здесь. Ты же меня не выгонишь?

И в этих нескольких словах, в голосе, во взгляде, в положении засунутых в карман джинсов рук засквозило такое отчаяние… что Паша забыл на хрен про все свое благоразумие. И вот он уже прижимает ее к себе, утыкается лицом в мягкие волосы, гладит ладонями тонкую спину и чувствует, как ему в грудь упираются ее небольшие упругие груди.

Да будь оно проклято все… Как же он соскучиться успел…

— Как я могу тебя выгнать, Инга…

Она поднимает к нему лицо.

— Тогда расскажи.

— Что? — неужели всего, что он рассказал, недостаточно?

— Расскажи, почему ты уехал тогда до конца смены.

Он смотрел на нее растерянно. А Инга прошла и села в кресло. То самое, в котором он… Так, нет, об этом сейчас не думать!