же слова перед строем, мы уже знали их наизусть как отче наш. «Только частным трудом вы можете оправдать доверие». На наш вопрос: «В чём заключается наша вина? Или в том, что нас родила не русская мать?» Тут же мгновенно следовали резкие угрозы: «Разговоры прекратить, иначе посажу в карцер. Равняйсь, налево повернись, раз-два, шагом марш!» – и колонна трогалась. Таким образом проходили наши будни за высоким забором, обнесенным колючей проволокой, нас никто слушать не хотел, и за людей не считали. Жаловаться было некому, ибо начальник зоны в единственном лице был для нас царь, Бог, прокуратура и Советская власть. Его слово было окончательным и обсуждению не подлежало. Местные жители, спецпереселенцы, которые были выселены сюда как кулаки, все имели свои собственные дома или землянки собственные дома или землянки. Те, которые жили недалеко от зоны, теперь каждый день наблюдали со стороны, как нас вели под конвоем на работу и с работы. Многие думали, что ведут настоящих преступников, раз так тщательно охраняют. Основная масса работала на участках №1, он был полностью укомплектован из немцев, а мы по-прежнему работали на тех участках, где работали до зоны.

Зона состояла из трех одноэтажных бараков. В первом бараке жили финны, один румын, один молдаванин и несколько карелов. Во втором бараке жили немцы ребята, а в третьем девчата немки и несколько финок медсёстр, снятых с фронта по нации. Во втором бараки находился здравпункт, куда по необходимости можно было обращаться, если заболел. Облегчить твою судьбу даже люди в белых халатах были не всегда правомочны, так как врач, которая вела прием в зоне, сама была снята с фронта по нации, звали мы её доктор Ланге. Она по национальности была немка или мадьярка (Венгрия) и сама подчинялась начальнику зоны. Медсестрой в здравпункте работала Лена, она была немка, симпатичная стройная девушка с черными волосами как смола. Всегда опрятная и подтянутая строго по воинскому уставу, сверх армейской гимнастерки ремнем. Жизнь шла своим чередом, надо было привыкать к новым порядкам и приспосабливаться к нему. Иногда случалось приболеешь, зайдёшь к доктору Ланге, она тебя послушает и начинает объяснять чего-нибудь – ты обязан внимательно её слушать. Не дай господь, если в этот момент ты какое-нибудь слово скажешь, то сразу последует целая лекция по твоему адресу: Когда два человека одновременно говорят, то слушать некому.

Многие ребята работали на поверхности, на лесном складе. Распиливали на циркулярной пиле крепкий лес для подземных участков. Основная спец обувь всё ещё оставалась прежней – ботинки на деревянном ходу. Один ребят наших, карел по национальности, тов. Малинин, работая, поскользнулся и упал прямо на работающую пилу. В один миг и левой руки не стало, это всё произошло из-за этих проклятых ботинок на деревянной подошве. Они словно кандалы сковывали ноги, ведь подошва на них не гнулась, а человек, словно парализованный передвигал их. После смены ноги болели и ныли как запущенная болезнь ревматизма.

Удивительно крепкие нервы были у этого парня, полуголодный, одетый в лохмотья, во что попало, он не потерял сознание. Ещё лёжа на боку, и видя, что руки уже нет, он набрал силы и мужества и со злостью скинул их с ног. Они словно у циркового артиста волчком вращались в воздухе, только никто не старался поймать, отлетели метров на десять сторону. Оставшись в одних носках, прошагал до раскомандировки, попросил воды попить, сел на скамейку. Лицо было бледное словно напудрено. Немедленно было передано в зону, откуда скоро появился дядя Петя на лошади, и по известному маршруту повезли в горбольницу Бис. Через пару месяцев он снова появился в зоне, только память о своих ботинках осталась до конца его дней, один из рукавов был заправлен под поясной ремень. Времена были не те, чтобы протез получить. Теперь дядя Петя был заместитель, кто куда пошлет.

Ботинки вышеуказанной конструкции теперь получили общее презрение, никто не хотел, после этого случая, их надевать. Надо было найти выход и разработать новый вид обуви. Скоро выход был найден – теперь из резиновой ленты начали шить тапки, голенища к чуням, наколенники к спец брюкам, при работе на маломощных пластах и даже сапоги. При том о таких сапогах мечтали все, не каждый их имел. Через небольшой промежуток времени транспортная прорезиненная лента стала исчезать на глазах. Каждый, идя на работу, брал с собой нож, чтобы отрезать кусочек из НЗ.Теперь начальник участка вынужден был назначить кого-нибудь сторожем на эту работу, по силам тем, от которых не было никакого пользы по основной работе доходяг.

В годы войны в Сибири были исключительно суровые зимы. Морозы стояли продолжительное время ниже 40 градусов, плюс к тому с ветром. Учитывая нашу ветхую одежду, это было испытание на прочность. Многие парни, работая в мокрых забоях, по выезду на поверхность, до нитки промокшие, пока от штольной №4 добегут 200м до комбината, промерзали насквозь. Сами не в состоянии были снять с себя замерзшую спецодежду, раздевали по очереди друг друга. День за днем, промокая на смене и замерзая по выезду на-гора, при скудном питании, отдали Богу душу многие парни. Особенно зимой дядя Петя мучился с этими похоронами – то в шахте задавит непосредственно в лаве или обессиленный после работы ложится на транспортерную ленту, чтобы выехать под люк, попадет в сонном виде под приводные барабаны – что от него остается, только куски, отдельные части тела. Дадут ему пару человек на помощь, а они сами еле ноги волокут. Закопают как попало, лишь бы доложить, что выполнено. Часто были сильные снегопады наши одноэтажные бараки были завалены снегом по самые окна. Тогда ходили по баракам и всех свободных от смены посылали раскапывать снег.

ИВАН КАНЦЛЕР

Однажды ночью в зоне, сквозь сон, было смешно пение. Оно раздавалось со стороны 2-го барака. Часовые, стоящие на сторожевых вышках, не вмешивались, так как это их меньше всего касалось, лишь бы никто не подходил к ограде или к проходной будке. Смена, которая закончила работу 12:00 ночи с участка №1, под конвоем прибыла в зону. В числе их был и Иван Канцлер – это он был виновник ночных выступлений. Придя в свою комнату, он сразу лег на нары, ни с кем не желая разговаривать. Спустя 2 часа, когда все уснули, запел. Когда ему сделали предупреждение, то он начал размахивать руками и говорить что попало, никакие уговоры не могли остановить его. В эту ночь никто из