Гребцы подчинились, и вскоре ладьи продолжили свой путь. Правда, уже на ходу возник спор — оставлять ли в ладье или выкинуть за борт жуткую драконью голову? Садко, по правде сказать, с радостью избавился бы от такой добычи, но его в это путешествие отправил князь, значит, по возвращении предстояло всё подробно обсказать Владимиру и его боярам, а раз так, то в подтверждение рассказа непременно нужно будет представить мерзкую образину.

Правда, он не представлял себе, как они её довезут: ехать назад придётся много дней, погода, как нарочно, жаркая, пока довезут до Киева, башка змея сгниёт и станет так вонять, что никаких сил не достанет везти её, собой.

В конце концов купец решился пожертвовать прихваченной в дорогу драгоценностью: сшить из старого паруса большой мешок, просмолить его и, засунув туда змеиную голову, щедро пересыпать солью[66]. Этой самой соли у них был объёмистый берестяной туесок, и Садко готов был истратить большую часть драгоценной приправы, чтобы сберечь редчайшую добычу.

Впрочем, если путешествие затянется, то и это может оказаться бесполезным: не так скоро, но всё едино драконья башка протухнет. Впрочем, на этот случай выход подсказал многомудрый Лука: в конце концов, можно будет просто привязать к голове чудища несколько толстых верёвок и опустить её в воду. Пускай себе волочится следом за ладьёй. Рыбы вчистую обгложут её, и тогда можно будет довезти до Киева хотя бы череп змея. Он тоже должен поразить и князя, и всех его приближённых — такого никто из них наверняка не видывал.

Солнце ушло с полуденной высоты, когда островки, видневшиеся вдали лишь тёмными точками, приблизились, обрели ясные очертания и стало видно, к какому именно из этих островков направляются путешественники. К горбатой горке, увенчанной фигурой идола, широко раскинувшего толстые руки с растопыренными пальцами.

— Отлив начинается, — сказал Лука, задумчиво рассматривая остров. — Как ближе подойдём, тут и надо голубку-то выпустить.

— Так нету голубки, — вдруг раздался рядом с кормчим смущённый голос.

— Кто сказал нету? — живо вскинулся Садко. — Как это так — нету?! Ни одной?!

— Ни одной нет! — Немолодой уже гребец, которому предводитель поручил клетку с парой взятых из Киева птиц, только развёл руками, встретив негодующий взгляд купца. — Вишь, урод этот, ну, змей-то, ладью накренил, все мы друг на друга попадали. А я — аккурат на клетку. У ней прутья и сломались, дверка раскрылась. Покуда я поднимался, обе голубки выпорхнуть успели. Такая вот неудача приключилась. А уж я им в дороге и зернышек сыпал, и водицей поил. Куда теперь делись?

— Куда, куда... — Садко не знал, злиться ли на дружинника, который по-настоящему и не был виноват. — К островкам полетели. И если подлетели к этому, куда мы плывём, значит, воронам на обед достались.

— Но воронов-то мы и не видели, — резонно заметил Лука. — Может, живы птички? И если мы их приметим, так они нам дорогу укажут?

— Да зачем вам так сдались эти голуби? — с некоторым недоумением спросил Герхард.

Садко удивился.

— Я же тебе рассказывал, как можно определить, где находится вход в заколдованный грот! Вороны должны погнаться за голубкой, а она...

— Да помню я, помню... — с некоторой досадой прервал германец. — Только это для сказки какой-нибудь. Найти проход и без всякой голубки ничего не стоит.

— Это как же? — заинтересовался Лука. — Хотя я, кажется, догадываюсь. Отлив, да?

— Вот именно, отлив. Уровень воды в гроте должен быть такой же, как вообще в озере, так? Колдовской он там или нет, значения не имеет. Но проход узкий. Значит, во время отлива вода там, внутри, будет опускаться медленнее, чем снаружи. А поэтому отсюда, с близкого расстояния будет видно, как она выливается. Что-то вроде ручья на поверхности озера[67]. При таком штилле этого нельзя будет не увидеть. Эй, налегаем на вёсла!

Герхард и Лука оказались правы. Едва ладья оказалась в полусотне саженей от горбатого острова и стала огибать его с востока, как стало заметно, что в одном месте из-под густых зарослей, плотно оплетающих почти вертикальный склон, выливается струями неширокий ручеёк. Эти струи даже слегка пенились, растекаясь и постепенно сливаясь с безмятежными водами Нево-озера.

— А теперь внимание! — воскликнул Садко.

Он первым заметил, как от вершины горбатой горы отделились и замелькали в воздухе чёрные птицы. Ему даже показалось, что это каменный идол рассыпает вокруг себя зловещие тени. Они кружились, резко взмахивая крыльями, то взмывали ввысь, то стремительно снижались. И вдруг, собравшись в громадный чёрный рой, ринулись вниз.

Воздух тотчас огласился пронзительными, хриплыми криками. То было даже не карканье — птицы вопили почти человечьими голосами, в которых звучали ненависть и угроза.

— Прикрыться щитами! — приказал Садко.

Он не раз видел воронов и знал, что эти птицы бывают огромны, иной раз крупный ворон вырастал чуть не с орла[68].

Но эти оказались просто немыслимых размеров — размах крыльев, пожалуй, как раскинутые руки взрослого человека! Клювы острые, длинные, свирепо нацеленные на людей. И глаза, глаза, точно как у морского змея, кровавые, злобные, полные ярости. Не птичьи глаза, у птиц таких не бывает...

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его![69] — крикнул Садко, осеняясь крестом и чертя крестное знамение над своей головой.

— И да бежат от Лица Его ненавидящие Его, яко исчезает дым, да исчезнут! — почти в один голос подхватили слова молитвы люди на обеих ладьях.

Странно, но эти слова были отчётливо слышны — громовой гомон вороньей стаи их не заглушил.

Вслед за этим оглушительный грай перешёл в злобный, отчаянный визг, пожалуй, ещё более пронзительный. Вороны визжали, хрипели, лаяли. Их широченные крылья хлопали над самыми головами гребцов, смазывали по поднятым щитам. Птицы с размаху ударялись о мачты, чиркали по воде возле бортов той и другой ладьи. Но ни один ворон так и не напал на людей, хотя они могли бы попытаться клювами достать их и под щитами — для этого птицы были достаточно ловки.