– Анатолий, а в чём заключается ваша работа в клинике? Женя говорила, что вы очень талантливый учёный.

– И она права, – с гордостью сказала Леонора.

Вертман улыбнулся, погладил Холодивкер по плечу, от чего та дёрнулась и пролила вино на белоснежную скатерть.

– Это она по старой дружбе, – сказал он, с улыбкой глядя на Женю. – Но если серьёзно, то кое-что нам и правда удалось сделать.

– Твоё «кое-что» – это как минимум госпремия? – пробормотала Женя, накрывая красное пятно салфеткой. – Или сразу Нобелевка?

– Расскажите, – попросила Инга.

– Ну, если коротко… Жень, помнишь, ещё в институте меня спецы подобрали? – Холодивкер кивнула. – Там были неплохие условия, ну, понятно, особая форма допуска, секретность, за границу ни-ни. Зато читать можно было! Сейчас этого не понять, а мы тогда за New England Journal of Medicine душу были готовы продать. А тут – спецхран, подписка, весь архив, копай – не хочу, да ещё наши штирлицы в клюве кое-какие материалы приносили, часто даже до публикации. В общем, нам удалось синтезировать одно вещество…

– Нам – это, я так понимаю, тебе? – спросила Женя.

Леонора серьёзно кивала.

– Ну да… Мы вышли на стадию доклинического исследования…

– Опыты на животных, – неожиданно громко сказала Мариам.

– Да, дочка. – Леонора недовольно на неё посмотрела. – А как иначе? Это наука. Вечный спор поколений, – объяснила она гостям.

– Анатолий, простите меня, я немного плаваю в терминах. – Инга старалась удержать линию разговора.

– Я поясню. Вещество вводится в разных дозах, в разных сочетаниях, а мы наблюдаем за реакцией: как идёт метаболизм, скорость набора и снижения концентрации, как выводятся продукты полураспада – то есть работа почек, печени. Набираем статистику, а это тонны бумаги, бесконечные отчёты. Бывает, что в ходе исследования выявляются какие-то риски. – Он поднял глаза в поисках объяснения. – Например, тератогенность – способность вызывать врожденные уродства. Или специфическое поведение подопытных во время приёма, или неожиданный побочный эффект. Как правило, такой препарат дальше не используется.

Женя подняла вилку, протестуя.

– Не всегда! Случай с виагрой доказывает обратное – её изобрели благодаря побочке, так ведь? Искали средство от давления. В стационаре проверяли вещество, которым воздействовали на сосуды и сердце. Как они думали. – Холодивкер хмыкнула. – А тут неожиданно все начали жаловаться на длительную эрекцию. Ну, то есть не жаловаться, конечно… Короче, исходное исследование срочно закрыли, препарат перепрофилировали. И вуаля!

– Э-э-э-э… – Леонора выразительно кивнула на Мариам. Та закатила глаза.

– А на каких животных проводят апробацию? – спросила Инга.

Вертман сложил приборы на край тарелки.

– Сначала берут самых воспроизводимых, – охотно начал рассказывать он. – Животные непременно должны быть одинаковыми. Первыми идут мыши, затем крысы. Количество вещества рассчитывается исходя из веса подопытных. Следом кролики, обезьяны, иногда собаки, чаще всего бигли.

– Вообще-то они все – живые существа! – Мариам оторвалась от тарелки, где ковыряла салат.

– Это всё делается во благо человечества, Мариам, – остановила её возражения Леонора. – А ты, кстати, почему не ешь?

– Я же на диете, мама, – тихо сказала Мариам.

– Умница! – Леонора гордо глянула на Женю. – Женщина должна следить за собой. Наша Мариам взяла и похудела на целых восемь килограмм! Молодец, я считаю. Да, зайчонок?

Инга увидела, как щёки девочки заливает краска.

– Мам, не надо, пожалуйста, – еле слышно попросила она.

– Хм, новая форма «бегства от свободы»! – промычала Холодивкер Вертману.

– Всё так же увлечена этим допотопным марксистом? – улыбнулся он.

– Классика не устаревает. Индивидуальность по-прежнему переплавляется в удобоваримый стандарт, девяносто-шестьдесят-девяносто, чтобы легче укладывать в штабеля. Репрессивные механизмы те же, просто инструменты изменились. Бьюти-маркетинг – вот новая машина подавления личности. Отовсюду несётся: «Надо худеть! Только стройная женщина успешна!» Успех подсовывают в качестве эрзаца счастья. Недалеко мы ушли от рецептивной ориентации – всё ищем удовлетворения от внешних стимулов. А потом начинается анорексия – это по сути тот же невроз, «выражение моральных проблем», последствие насилия над психикой.

– Ох, Женька! – Вертман похлопал её по плечу. – Ещё тогда тебе говорил: иди в психиатрию! Замутила бы революцию в нашей карательной системе не хуже Лэйнга![8]

– Ты еще Фуко вспомни! Тогда уж в антипсихиатрию, – рассмеялась Женя.

– Конечно, если это спорт и правильное питание, – вернулась к теме Инга, – то отлично. Главное, чтобы худеть без химических добавок, которые сейчас в моде. Вот это может быть опасно. Согласна, Мариам?

– Конечно, – ответила та. – Я пойду? Спасибо, было очень вкусно.

Не просто так мы её выловили в «40К».

– Тему здорового образа жизни мы раскрыли. Теперь скажите, пожалуйста, где можно покурить? – спросила Женя.

– Леонора, спасибо за чудесный обед. – Инга встала.

Господи, как живут вместе эти люди! Как будто их пространства не пересекаются. Две параллельные реальности. Но, может, это и к лучшему? Она в Ниццу, он в лабораторию. А вот девочку жалко.

– Сбор курильщиков у меня в кабинете. – Вертман шумно отодвинул стул. – И дижестив там же…

– О, в этот частный клуб я не пойду! – сказала Леонора. – Потом неделя бронхита от вашего никотина.

Холодивкер незаметно показала Инге большой палец.

Кабинет разительно отличался от всего остального дома. Большой рабочий стол, книжные полки во все стены, никаких портьер на окнах и ковров на полу, вместо картин в тяжёлых рамах – листы с летящей графикой в стиле Нади Рушевой.

– Какие талантливые рисунки! – сказала Инга. – Чьи?

– Мариам балуется. Возьмите. – Вертман протянул ей простой стакан с янтарной жидкостью. – Отличный кальвадос, попробуйте.

– Вы рассказывали про вашу работу, – напомнила она.

– Да, занимательная была история. – Анатолий Ефимович сел в кресло. – Начнём с того, что с работы меня уволили. И собирались уничтожить все мои наработки. Десять лет труда, статистика – всё в корзину.