Прошу о пятиминутном перерыве на туалет. О чашечке кофе без молока – у меня аллергия на козеин – и о бутерброде. У них бутерброды только на белом хлебе, а на него у меня тоже аллергия! Прошу не беспокоиться, я сама пойду на кухню. Соскребываю себе с хлеба паштет из креветок. Под паштетом слой майонеза. К черту аллергию и Литву! «Демонтирую» таким образом три бутерброда, пользуясь ложечкой, съедаю весь паштет, и в конце – ломтик этого чертова белого хлеба. Завтра у меня будет ощущение, что желудок набит камнями.

Возвращаюсь к Камилу. Он сидит с опущенными глазами. Что-то пишет и смотрит на меня, когда я беру листок и читаю.

– Извините меня, Яна.

– Ты меня тоже извини, Камил.

После того как он исписывает еще три листа голубой бумаги, мы получаем полную информацию о проекте объединения сил польско-литовских глухонемых в рамках единого союза.

Наконец, проводящий следствие офицер переходит к главной теме допроса. Под его диктант пишу:

– После твоего посещения кофейни «Ивовые листья» там пропала копилка. Это не ты ее взял?

Камил откидывается назад. Снова что-то бормочет и весь дрожит. Он явно обижен. Но ведь он не должен обижаться на меня! Я – его голос и слух. Я сбрасываю с себя ответственность:

– Камил, это офицер спрашивает. Не я.

– Вижу, что спрашивает! Сволочь!

Дьявол! Пишет мне это всё! Попробуй перевести это констеблю. Вот чертова Литва и такая ж Польша! Говорю полицейскому: «Игра слов».

– Офицер спрашивает, – снова пишу я Камилу, – не брал ли ты бутылку из-под кока-колы?

– Какую?

– Большую. Двухлитровую. Она стояла перед кассой.

– Не было там такой. Не помню. Не было бутылки! Врут они!

– Спокойно, Камил. Офицер тебя не обвиняет! Это кофейня пожаловалась. А он только пытается разобраться.

– Они ошибаются! Это неправда! Ложь!

– Знаешь, могло случиться, что эта банка пропала у них раньше, – говорит полицейский.

Так уж происходит: если в обычных обстоятельствах случается что-то необычное, человек старается посмотреть на ситуацию свежим взглядом. А необычные факты часто образуют неверную цепочку причинно-следственных связей. Уфф… Спасибо. Мне полегчало.

Полицейский выходит из комнаты, чтобы позвонить хозяину кофейни. Время два часа ночи. Он просит привезти утром в полицию запись камеры видеонаблюдения. Хозяин говорит, что копилка нашлась. Жена менеджера занесла ее в конторку, чтобы утром продемонстрировать уборщице, что та недостаточно тщательно вытирает пыль. Ну а сейчас просим прощения, дорогая власть, что сразу не сообщили об этом в полицию. Собирались сделать это утром… Всего тебе, Литва-отчизна, хорошего!

– Почему же они сразу не попросили привезти эту запись? – спрашивает Камил.

Мы смеемся все вместе, чтобы как-то разрядить его справедливую ярость и бессмысленность этого ареста, этих оставляющих синяки наручников, этого отвратительного холодного кофе, этой польско-русской битвы, как будто сошедшей со страниц книжки Дороты Масловской.

Полицейский начинает что-то рассказывать о последовательности следственных процедур и о приоритетах экономии государственных средств. То есть, что если бы Камил признался… То есть, если бы он действительно украл копилку и выложил все на допросе, не было бы необходимости использовать дополнительные средства – звонить хозяину кофейни, ехать за записью камеры и т. д.

Нам всем не по себе. Мы чувствуем себя измученными. Камил пробыл в изоляторе пять часов. Я – четыре, но хоть не бесплатно. Констебль оставался на сверхурочные. Мы съели шесть аллергических бутербродов, выпили пять чашек кофе, несколько с молоком, несколько без, ну и заодно ушло семь ложечек сахара. А вдобавок мы за государственный счет сделали звонок хозяину кофейни!

Что за безумная планета! Но закончим уже с этим эпизодом. Полисмену нужно еще заполнить форму «Феникс».

Размер обуви: 42. А какой это номер в Англии? Неизвестно.

Рост: 179 сантиметров. Сколько это в футах и дюймах? Неизвестно.

Вес: 72 килограмма. А сколько это в фунтах и унциях? Ах, нам бы ваши проблемы.

Правша? Левша? Оберукий?

Камил перекладывает ручку из одной руки в другую и пишет другим почерком: «Я амбидекстер!». Затем повторяет операцию и пишет рядом то же самое.

Я объясняю констеблю, в чем дело, и он тоже перекладывает ручку из одной руки в другую и пишет: «Me as well!»

Вот это да! Три амбидекстера в одной комнате.

В машине – а я всегда отвожу освобожденных из-под ареста домой, если они из нашего города, хотя это несколько противоречит инструкции об обеспечении безопасности переводчиков – Камил пишет на голубой бумажке, которую констебль позволил ему оставить у себя:

– А что, в полиции здесь не бьют?

Я останавливаю машину. Выключаю мотор и вынимаю ключ зажигания. Ибо только тогда я имею право написать ответ, принять телефонный звонок, поковырять в носу или отхлебнуть глоток из двухлитровой бутылки кока-колы, которых уже больше не выпускают:

– Еще как бьют! Пересчитывают ребра и зубы, а иногда даже и рога. Но ведь амбидекстер амбидекстеру глаз не выклюет, правда?

Камил рокочет своим глухонемым булькающим смехом. Наконец-то все ясно. Все о’кей.

32. Господи – настигло. Ведь это первый День Правды после расставания с Любимым. Но нет, не сегодня… еще не сегодня. Спокойно, мой ангел, прячься от правды в этой густой, как жирное молоко, туманной субстанции любовного романтизма. Ты знаешь, что польское слово mgla по-русски означает туман? Не знаешь. А знаешь, что материя является более или менее плотным или редким скоплением элементарных частиц, всяких там протонов, нейтронов, электронов и разных бродячих элементов? Просто в дереве эти частицы расположены рядом, в молоке – подальше друг от друга, а о плазме даже говорить не будем. Ты – полный профан в этой области и многих соседних. Принимаешь различные образы, хвастаешься, что являешься интеллектуалом, и даже пробовал с моей помощью доказать это наглое заявление, но пролетел, так? Потому что я по образованию инженер, понимаешь? Инженер! А ты? Сам видишь. Недоучившийся мастер капиталистической военной пропаганды. Не лучше ли остановиться и не вдаваться, если настаиваешь, чтобы подтвердилась версия о том, что ты супержеребец, казанова, прямо-таки убийственный любовник? Прошу тебя, держись распаханного поля деятельности. Ведь когда миф о тебе как Великом Любовнике лопнет, что от тебя останется?.. Вот видишь. Всего наилучшего. Я буду защищать себя коконом своего романтизма аж до следующей инвентаризации, до очередного Дня Правды.

Ну хватит уже! Я сжимаюсь в пружину и – хоп! Лечу, описываю великолепную дугу и приземляюсь на обе ноги. Преодолеваю все препятствия. Каждый день у меня – День Правды. И я знаю, что сильна не любовью к Любимому, а злостью на него.