Маринус удивленно разглядывает гиковатого английского недотыку, который, оказывается, читает «Американский психиатрический журнал»{47}.

– Что ж, пойдемте.

Через двадцать шагов мы останавливаемся у апертуры, и тут наша гостья впадает в совершеннейшую растерянность.

– Вот, маленькая, черная и железная, – с удовольствием объявляю я, подчеркивая очевидные вещи. – Фред Пинк ее так и описывал.

Маринус прикасается к дверце:

– Три года назад ее здесь не было.

– Ее три дня назад здесь не было. А в четверг с утра пораньше я сходил на разведку – и вуаля.

Маринус оглядывается по сторонам, садится на корточки, разглядывает дверную раму:

– А похоже, что она здесь давным-давно. Очень странно. Все лишайником поросло, цементная кладка растрескалась.

– Апертуры – как хамелеоны, маскируются под окружающую среду.

Она переводит взгляд на Бомбадила. Очевидно, что ее вера в существование логического объяснения несколько поколеблена, но не уничтожена.

– А что за дверью?

– Ой, там самое прикольное! Если взобраться по двенадцатифутовой стремянке и заглянуть за стену, то видно вот что… – Заставляю Бомбадила извлечь из внутреннего кармана фотографию. – Задний двор дуплекса, построенного в пятьдесят втором году. Жильцы дома – Джамал и Сью аль-Ави и два и четыре десятых ребенка{48}. В полном смысле слова – хозяйка дома, Сью, на втором триместре беременности. Но если войти в апертуру… – я стучу костяшками пальцев по беззвучной дверце, – …то попадаешь на садовые террасы Слейд-хауса, в теплый туманный день где-то в середине тридцатых.

Маринус оценивающе смотрит на меня.

– Ага, все в тумане, представляете? – говорю я.

Она явно жалеет, что не записывает происходящего на диктофон.

– Вы имеете в виду Слейд-хаус, уничтоженный при налете немецких бомбардировщиков в сороковом году?

– Ага, двадцатого декабря сорокового года. Под самое Рождество.

– По-вашему, эта дверца – своего рода временной портал?

– Да нет же! Вот все так думают, но это ошибка. Апертура – портал в оризон. В полость реальности. Эх, док, посмотрели б вы сейчас на себя со стороны. Полный отпад!

Мозгоправша-искусница ошеломленно и недоверчиво глядит на меня:

– Я понимаю, что вы в это верите, Бомбадил, но наука требует доказательств, вы же знаете.

– Ага, а доказательства должны представить надежные очевидцы, – по моей подсказке отвечает Бомбадил. – Желательно со степенями и званиями.

Порыв ветра швыряет об стену пустую пластмассовую бутылку, она отскакивает, подкатывается к нам. Колышутся высокие стебли сорняков.

Маринус стучит костяшками пальцев по апертуре:

– Хм, звука она не издает. Странно, металл теплый, хотя на улице холод. Замочной скважины нет. Как вы ее открыли?

Заставляю Бомбадила хитро улыбнуться.

– Силой мысли.

Маринус, ежась от холода под слоями теплой одежды, ждет объяснений.

– Визуализируйте замочную скважину, – говорю я, – потом ключ, потом представьте, как вставляете его в замок, поворачиваете – и дверь открывается. Если действовать умеючи, в апертуру проникнуть легко.

Маринус серьезно кивает, давая понять, что принимает мои слова на веру. Смешная женщина.

– А что вы делали, когда оказались внутри?

– В четверг я из кустов не выходил – нарвался в нью-мексиканском оризоне на неприятности, теперь осторожничаю. Ну, минут десять я в кустах посидел, огляделся, а потом вышел. Вчера чуть осмелел, дошел до дерева гинкго – ясен пень, я тогда не знал, как оно называется, поэтому взял с собой палый лист и проверил. У меня в мобильнике специальное приложение есть.

– А этот лист у вас с собой? – вполне предсказуемо спрашивает Маринус.

По моему велению Бомбадил протягивает ей прозрачный пакетик для заморозки.

Она рассматривает его на просвет:

– Да, это листок гинкго.

Разумеется, не добавляет, что листок можно подобрать где угодно.

– А фотографий внутри вы не делали?

Раздуваю полузамерзшие Бомбадиловы щеки.

– Пробовал. В четверг штук пятьдесят на мобильник нащелкал, но как вышел – они все стерлись. Вчера принес старый фотоаппарат «Никон», целый ролик фотопленки отснял, а вечером проявил – все засвечено. Если честно, то я особо и не надеялся. Я знаком с пятью астронавтами, настоящими, без обмана, – никому ни разу ничего заснять не удалось. Оризоны – странная штука, сфотографировать их невозможно.

– А кто такие астронавты?

– Ну, это мы себя так называем. В сети так удобнее общаться, потому что вокруг «искателей оризонов» нездоровый ажиотаж разведут.

Маринус возвращает ему пакетик с листком.

– Значит, астронавты могут выносить из оризонов образцы растительности, но не фотографии.

Снова заставляю Бомбадила пожать плечами.

– Док, ну так оно устроено, я ж не виноват.

За стеной кто-то прыгает на скрипучем батуте.

– А признаков жизни в оризоне вы не заметили? – спрашивает Маринус.

Мозгоправша-искусница все еще полагает, что имеет дело с психиатрическим, а не с онтологическим феноменом. Ничего, терпения у меня достаточно, мы ее вразумим.

– Дроздов видел. Белку – рыжую, симпатичную, хотя сейчас в парках все больше мерзкие серые водятся. Рыбок в пруду. А людей не видать. Шторы в окнах задернуты, дверь закрыта, из апертуры никто не выходил с четырех часов дня в четверг.

– Откуда вы знаете?

– А вот отсюда. – Я касаюсь кирпича напротив апертуры. – Вот, видите?

Мозгоправша-искусница встает и приглядывается:

– Да. Кирпич.

Ребенок на батуте заливисто хохочет. Маленький мальчик.

– Нет, это кирпичная пластина, укрепленная на стальной коробке, в которой установлены веб-камера, блок питания и электронный датчик, реагирующий на инфракрасное излучение. Изображение, получаемое через двухмиллиметровое отверстие в пластине, передается на мобильник.

Показываю ей айфон, на экране которого я показываю ей айфон.