– И на немые стогны града…

– Полупрозрачная наляжет ночи тень…

– И сон, дневных трудов награда…

Каждый произносил по строчке, иногда двое или трое говорили разом, из чего можно было заключить, что заранее не репетировали. И вместе с тем не подлежало сомнению, что это не спонтанная проделка, а продуманная, расписанная сценаристами эскапада. Ничего не понимающая музейщица присмирела, стоя возле дивана. Разноголосица не прекращалась, становясь всё стройнее и созвучнее:

– Мечты кипят; в уме, подавленном тоской…

– Теснится тяжких дум избыток…

– Воспоминание безмолвно предо мной…

– Свой длинный развивает свиток…

Голоса раздавались справа и слева, пересекались, накладывались, вторились, апломб срастался с тихой проникновенностью, и всё вместе сшивалось нитью пушкинской мысли, незатейливой, зато совершенно не поддающейся разрыву. Когда отзвучала завершающая строка, отголоски ещё два-три мгновения парили в кабинете, точно перья, выпавшие из крыльев серафима, потом всё обездвижело. Немного погодя музейщица, избегая глядеть на экскурсантов, прошла вперёд и очень-очень тихо промолвила:

– Прошу всех в следующий зал.

Череда людей, только что читавших стихи и вновь ставших такими прозаически индифферентными, стала втягиваться сквозь двери в следующее помещение. В образовавшейся толчее никто не заметил, как под верёвку, отделявшую кабинетный алтарь от прохода для простых смертных, просунулась рука и хапнула со стола бумаженцию с анфасом Веневитинова, которую перед тем музейщица положила на место, рядом с чернильным прибором.

…Кража была обнаружена только вечером, после закрытия музея. А на следующий день в квартире на улице Латышских Стрелков, куда временно переместился штаб с Белградской, Рита, Джим, Хрофт и Асмуд уже анализировали случившееся.

– Не понимаю, почему мы не могли собраться у меня, – сказал Джим, испытывавший обиду за свои отвергнутые хоромы.

– Электрички твои задрали, – провещал Хрофт с балкона, откуда, держась за перильца, лицезрел зелёный холм.

У Риты было иное объяснение:

– Подозреваю, что в твоей хате может быть прослушка. О том, какие данные подкинула нам Иртеньева, знали только мы четверо. Про наше чаёвничанье с ней я рассказывала вам на Белградской. Без свидетелей. А вышло так, что эти отбросы общества всё разведали.

– Ты преувеличиваешь, – Джим внёс поправку в расположение своих очков относительно переносицы и дзенькнул ногтем по аквариуму с пронырливыми барбусами и медлительными серпастыми скаляриями.

– Да? Преувеличиваю? – зачастила Рита, отстаивая свою правоту. – А откуда они разнюхали о пушкинской шифровке?

– Ты сама их навела. Когда заговорила в музее о Веневитинове.

– Никого я не наводила! Они всё просчитали заранее! И в музей припёрлись не знаниями обогащаться… Моб со стихом был подстроен, чтобы подольше задержаться в кабинете!

Джим сел на тахту и понурился.

– Это худшее, что могло произойти. Теперь в газетёнках растрындят: мобберы – ворюги, флэш – прикрытие для бесчинств… Запозорят, затуркают… Поди докажи, что нас, ротозеев, взяли и прокатили! И ведь самое смешное, что моб-то удался!

– Кто сцен придумал?

– Выложили на сайте под псевдонимом. Как обычно. Даже я, болван, запал!

– Да, таких обалдуев, как мы, поискать… – подвёл черту под самокритичными высказываниями Хрофт, входя в комнату.

– Ладно вам мычать: «болваны», «обалдуи»… – Асмуд был настроен жизнеутверждающе. – С кем не бывает? Вон Ритке «жучка» на лифчик посадили – она что, заметила?

– Заметила. Да только поздняк метаться было.

– Засыпаться мы могли не только у Джима. Как сюда пролез этот Дмитрий Владимирович? Через стеклопакет прошёл?

– Может, и через стеклопакет, – знобко передёрнула плечами Рита. – Замки у нас на двери все до одного исправны. Ручаюсь. И ключи мы с отцом где попало не разбрасываем.

– Я тоже не разбрасываю! – взъелся Джим. – Ключи у меня всегда при себе.

– Твой замок и без ключа открыть можно, – сказал Хрофт. – Любым гвоздём. Его и в первый раз отвёрткой выломали, а теперь подавно… Я тебе все уши прожужжал: вставь новый! Где там…

– Вставлю, – покраснел Джим. – Подкоплю талеров и вставлю.

Летом и во время межсезонных вакаций, когда не было учёбы, он шабашил на разработке рекламных модулей для риэлторской конторы.

– Хошь, одолжу до получки? – предложил Хрофт. – Не то, пока отелишься, тебя самого из хазы вынесут.

– Все это чушь на рыбьем жире. Надо думать, как вернуть украденный листок с шифром.

– Шифр ли это? Бабёнка в музее что-то про дебет-кредит тараторила…

– Бьюсь об заклад, что шифр!

Дверной звонок в квартире Семёновых усладил слух пронзительным мяуканьем. Рита привыкла к нему, но на сей раз вздрогнула.

– Наверно, к отцу…

Дверь в комнату была закрыта. Рита в наступившем молчании слышала, как майор в домашних тапках прошлёпал в коридор, отпер замки и с кем-то перемолвился.

– Пап, кто там?

Шлёп, шлёп, шлёп… В косяк деликатно стукнули.

– Ритусик, это тебе, – Семёнов приоткрыл дверь и протянул дочери запечатанное письмо.

– Кто принёс?

– Добрый молодец… кхм! Росту высокого, статен, лицом бел. Представился Дмитрием Владимировичем. Сказал, ты его знаешь.

Рита торпедой выстрелилась из комнаты, установила мировой рекорд в коридорном кроссе, но потеряла секунд пять, открывая дверные замки, которые только что нахваливала. Когда она выбежала на лестничную клетку, там уже никого не было, а дом был беззвучен, как склеп. Постояв, она вернулась в комнату.

– Что такое, Ритусик? – спросил Семёнов. – Мне следовало взять этого басурманина за ворот и упрятать в каталажку?

– Нет, пап, он не басурманин. Но если ты его ещё раз увидишь, скажи, что я хочу с ним поговорить.

Семёнов ушёл досматривать кубковый матч, а Рита, окружённая Хрофтом, Асмудом и Джимом, удалила с письма сургучную печать и развернула первый из вложенных в него листов.

Дмитрий Владимирович писал без экивоков:

– Экий фанфарон! – Джим снова дзенькнул по аквариуму, и рыбёшки попрятались в водорослях. – Кстати, лучше бы скалярий отдельно держать, а то барбусы им плавники пообкусывают.

– Шлифанул бы я этому Дмитрию Владимировичу интерфейс… – Хрофт погрозил кулаком книжной полке и в который раз пожалел о том, что вёл себя с холёным господином так робко.

– За что? – Рита развернула второй лист. – Он же нам помогает. Вот!