– Может, тебе хватит?

– Это верно. Я, вообще-то, не злоупо-по– треб-ляю, – едва выговорил по слогам Аникеев. – Ф-фух! Ну и набрался я…

– Это точно.

– Ладно, – начал подниматься Аникеев. – Погуляли – и будет…

– Ты куда?

– Про-отрезвляться! Под душ!

– С ума сошел? Ты же там убьешься! Или утонешь! Пошли, я тебя на диван лучше отведу!

– Только без рук, – качнулся Аникеев, отмахиваясь от Анны. – Я сам! Сам протрезвлюсь! Сам утоплюсь…

Ударяясь о стены, Леня двинул в ванную. Анна проводила его взглядом и покачала головой. Потом прикурила сигарету и перемотала кассету.

Пока Аникеев воевал в ванной с кранами и занавеской, Анна прослушала начало записи. И задумчиво проговорила:

– Я гений. Материал убойный. Как же его назвать? «Охота на… на… волка»? Да ну, какой он волк?.. Если бы не я, его бы уже освежевали. Тогда как? «Загадка ФСБ»? Тоже не пойдет…

Около двадцати минут Анна перебирала всевозможные варианты названий, три сигареты выкурила, но ничего путного так и не придумала. Судя по звукам, доносившимся из ванной, упрямый Аникеев не утопился – живучий был малый, ничего не скажешь.

– А вот и я! – наконец открылась дверь. Заметно протрезвевший Леньчик облачился в подружкин махровый халат и в ее же тапочки. И то и другое было ему маловато. – Изучаешь свои бесценные записи? Как решила назвать материал? «Камикадзе в Москве»?

– Как ты сказал? – подскочила на табуретке Анна.

– «Камикадзе в Москве», а что? – спросил Аникеев, проходя на кухню.

– Это оно! Только не «Камикадзе в Москве», а «Камикадзе из ФСБ»! – в порыве благодарности Анна даже чмокнула Леню в щеку: – Ты гений!

– Гм-м… – слегка смутился тот, но тут же вдруг обхватил девушку за талию. – А что, это мысль…

Анна попыталась освободиться:

– Отпусти, ты не так понял! Иначе я закричу!

– Ага! А соседи вызовут милицию… И тогда твой материал никогда не увидит свет…

– Я буду драться! – не очень уверенно произнесла Анна.

– Ладно, я пошутил! – хмыкнул Аникеев.

И отстранился. Некоторое время они смотрели друг на друга. За время коротких объятий между ними проскочила какая-то искра. Это чувствовали оба.

– Я в ванную, – наконец сказала Анна, отводя глаза в сторону.

– Ага, – плотоядно ухмыльнулся Аникеев. – Я буду ждать. Сильно не задерживайся…

– Кобель! – отстранила Леню Анна.

И ушла. Леня посмотрел ей вслед, плеснул себе грамм пятьдесят водки и выпил. Потом выкурил сигарету и отправился в зал.

Минут через десять туда же вошла Анна – обернутая полотенцем, с мокрыми волосами.

– Отвернись! – сказала она.

Аникеев пожал плечами и отвернулся. Девушка сбросила полотенце и юркнула к нему под одеяло. Леня мигом повернулся.

– Это не то, что ты думаешь! – быстро проговорила Анна. – Просто тут спать больше негде! Вот я и…

– Конечно, конечно… – кивнул Аникеев и залепил уста девушки нетерпеливым поцелуем.

После двух успешных операций – кентуккской и бейрутской – Глеб Красовский был у руководства на самом хорошем счету. Ему доверяли, контроль свели к минимуму.

А с Глебом уже творилось неладное. Начали сказываться нервное перенапряжение, частая смена часовых поясов, климата, партнерш и личин.

Пришла бессонница. Когда же Глебу под утро удавалось уснуть, на смену ей приходили кошмары. Вернее, один. Раз за разом Красовский вновь оказывался на пустынном шоссе 2367. Оно было залито кроваво-красным светом кентуккской луны.

Только Пинчук в кошмаре почему-то представал негром. А «вымпеловцы» были одеты в ку-клукс-клановские колпаки.

– Не надо!!! – вопил Пинчук.

– Надо, мой хороший, надо, – ухмылялся Глеб и командовал «вымпеловцам»: – Живо снимайте с него штаны!.. Сейчас я вдую тебя в твою черную задницу, и ты навсегда забудешь бредни о равноправии негров!

Пинчук отчаянно дергался, но «вымпеловцы» живо разворачивали его, нагибали и спускали штаны. Глеб тем временем, плотоядно улыбаясь, расстегивал ширинку…

Он отчаянно сопротивлялся самому себе и задыхался от омерзения и отчаяния. И он каждый раз просыпался в холодном поту с выскакивающим сердцем и бежал в туалет, где его над унитазом выворачивало наизнанку…

Самое разумное, конечно, было доложить обо всем руководству и пройти курс лечения. Но Глеб боялся – он мог лишиться работы. А кануть навеки в каком-нибудь сибирском управлении КГБ Красовский очень не хотел. После Канн и Ницц это было бы равносильно погребению заживо.

Лечиться в тайне от начальства за границей было слишком рискованно. И Глеб начал принимать модные в то время на западе транквилизаторы. Это помогло. Но ненадолго. Около полутора месяцев Глеб чувствовал себя отлично – сон нормализовался, чернозадый предатель Пинчук уже не наведывался к нему каждую ночь.

Глеб совсем было успокоился и прекратил принимать таблетки. И только тут выяснил, насколько он на них «присел». Кошмары не вернулись, но зато появилось непреходящее чувство беспокойства, мешавшее сосредоточиться на самых простых вещах.

По времени кризис совпал с командировкой в Кейптаун. Африканский резидент на тайной встрече заметил неладное. Глеб сослался на местную болячку, разновидность легкого гриппа, и пообещал вскоре выздороветь. Резидент вошел в положение и самостоятельно скорректировал сроки операции, кстати сказать, пустяковой. На этот раз Глебу всего-то и нужно было, что совратить дочку южноафриканского добытчика урана.

В ход пошел алкоголь – в лошадиных дозах. Через три дня заметно похудевший Глеб, он же виконт Виктор с ударением на последнем слоге, впервые спустился из своего номера в ресторан (до этого еду он заказывал прямо в номер). Алкогольная интоксикация давала о себе знать, но в целом Глеб чувствовал себя неплохо. И голод проснулся – это было обнадеживающим признаком.

И порядком измученный Глеб рискнул заказать индейку. Ее принесли на огромном блюде – чтобы на глазах клиента отрезать порцию. И тут Глеб испытал такое, что все предшествующие кошмары показались ему невинными розыгрышами.

На блюде Глеб вдруг увидел… голову «шейха Салеха». Искаженную страхом и мольбой.

– Пощади меня, Каплер! Пощади… – успел произнести араб, и тут прямо в его глаз вонзился нож кейптаунского официанта.

Отчаянный крик «шейха» ворвался в уши Глеба, и он в ужасе дернулся, чтобы не испачкаться в брызнувшей крови…

Официант так и не понял, что произошло. Глеб же едва сдержался, чтобы не блевануть прямо на белоснежную скатерть. Само собой, притронуться к еде он не смог.