— Не. Чуйка у меня. Влопаемся. Давай, вставай.

Чуйка — это серьезно. Если Тёха говорит о чуйке, значит, он уверен. А если он уверен, то переубедить его невозможно. Многие пытались. Ни у кого не вышло.

Ворочая неподъемные блины, думаю о мертвом бомже, что лежит в снежной могиле возле теплотрассы. Наверняка он тоже ходил на этот базар. И вполне возможно, что нанимался на разгрузку фур. И очень может быть, что надорвался тут. И от этого умер. И я умру. Вот прямо сейчас упаду и умру.

— Сколько? — выдыхает вместе с облаком пара Сапог, всунувшись в фуру.

— Шестьдесят три… — так же на выдохе отвечаю я.

— Капец…

Проходит еще несколько минут и мой мозг отключается. Теперь я ни о чем не думаю. Просто — не могу. В голове пусто, словно в разбитом аквариуме. Руки-ноги двигаются, как у куклы. Слышу я только собственное прерывистое дыхание.

И считаю тюки.

— Шестьдесят восемь… Шестьдесят девять… Семьдесят…

— Ну вот что, доходяги! — слышится снаружи властный уверенный голос. — За полтора часа вы не сделали даже половины. Все, идите отсюда. Лысенков! Давай, зови своих гоблинов. Харе им домино ломать.

Пошатываюсь, делаю несколько шагов по фуре и в последний момент хватаюсь за дверцу, чтобы не упасть. Вижу, как на грязные, облупившиеся носки моих ботинок падают темные капли. Одна, вторая, третья… Что за фигня? А-а, это кровь. Из носа пошла. У меня такое уже было пару раз, в детдоме. Медичка сказала — сосуды, переходный возраст. Посоветовала не поднимать тяжести.

Тёха и Сапог стоят внизу и смотрят на меня. Мужик в пуховике, положивший конец нашим мучениям, тоже смотрит на меня. И еще какие-то мужики в брезентухах, вышедшие из склада, опять же смотрят на меня.

Я запрокидываю голову и шумно втягиваю воздух. В носу клокочет.

— Борисыч, заплати пацанам, — говорит один из мужиков, высокий и сутулый.

— Да они на копейку наработали!

— Заплати! — угрюмо повторяет сутулый мужик.

Остальные его поддерживают:

— Как за целую заплати. Они ж сопляки совсем! Ты чем думал, сука?!

— Это кто тут сука?! — наливается кровью Борисыч. — Нюх потеряли?

— Все, все! — Сутулый поднимает длинные руки. — Брек!

Борисыч сопит, лезет в карман и выдает Тёхе две тысячи.

— И все, канайте, работнички…

Я спрыгиваю с фуры и падаю. Сапог поднимает меня и ведет под руки, как больного.

Мы выходим со складского двора.

— Слабаки! — кидает нам Тёха.

Он устал меньше всех. И вообще держится бодрячком, только очень злится. Почему — яснее ясного. Две тысячи — не деньги. На них можно купить пожрать, но до Хабаровска не доехать.

— Может, Шуня с Губастым в шоколаде? — предполагает Сапог.

— Ага, щас, — хриплю я. — За это время рублей двадцать намолить можно. Не больше.

— Молодые люди! — раздается за нашими спинами приятный женский голос. — Остановитесь, пожалуйста!

Поворачиваемся. Меня ведет от усталости, и я чуть не падаю. К нам подходит полная, невысокая женщина — так и хочется сказать «дама» — в нутриевой шубе и такой же шапке. У нее лицо доброй врачихи, на щеке родинка. Ярко, не по нынешней моде, накрашенные губы. На вид даме лет пятьдесят. На руках перчатки, в руках — сумочка.

— Че? — грубо спрашивает Тёха.

— Я так понимаю… — дама говорит с придыханием, как гипертоник, — вам нужна работа?

— Ну…

— Я открываю кафе. Мне нужны работники. Кое-что доделать… и на кухню.

— Денег сколько? — все так же угрюмо интересуется Тёха.

— Понимаете… — дама перестает улыбаться. — Прибыли еще нет, поэтому немного. По пять тысяч в месяц пока. Но если все будет хорошо…

— Нас пятеро! — быстро говорит Сапог.

— Погоди, — останавливает его Тёха. Он щурит глаза, прикидывая что-то в уме, потом задает вопрос: — А как с жильем?

— Вам жить негде? — округляет глаза дама. — Ну-у… У меня есть вагончик. Теплый. Два топчана, раскладушка. Но если вас пятеро… Нет, могу взять только троих.

— Пятерых. Харчи ваши на всех. Платить будете троим, — решительно закругляет Тёха.

— Ну-у… — теперь уже щурится дама. — А что вы умеете делать?

Мы с Сапогом начинаем кричать, перебивая друг друга:

— Все, все умеем! Строгать, пилить, картошку чистить, лук, морковку!

— Я по сантехнике умею и слесарить, — добавляет Тёха.

Дама снова расплывается в улыбке.

— Ну что же… Посмотрим, посмотрим. А как насчет посуды? Придется мыть, и много.

— Запросто! — лихо обещает Сапог. — У нас девчонка есть, так она вам что хошь вымоет!

* * *

Третий день работаем на тетю Розу. Третий день живем в вагончике, пристроенном к зданию кафе с непонятным названием «Ясира». У Сапога это слово вызывает смех, Губастый объясняет что-то про арабские женские имена.

Работы валом. Мы целыми днями напролет разгружаем продукты, подключаем разное оборудование — микроволновки, электропечи, мойки, холодильники. Спим в тесной комнатке с электрообогревателем. Туалет на улице. Помимо нас у тети Розы есть еще два работника, мужики лет по тридцать пять. Один представился Александром, но просил называть его Аликом, второй — Михаилом. Алик худой, быстрый веселый. Михаил, наоборот, толстый и медлительный. Оба строители. Говорят, что русские, хотя Тёха сомневается. Но, по крайней мере, и Алик, и Михаил по-русски разговаривают лучше Сапога и самого Тёхи.

Тетя Роза сказала, что через неделю, закончив штукатурить кухню и моечную, оба строителя уедут, и тогда мы сможем занять их комнату в вагончике. Там есть кровати, плитка и телевизор. В нашей конуре ничего такого нет. Шуня спит на топчане, Тёха — на раскладушке. Оставшийся топчан мы решили разыгрывать каждый вечер в карты, в «очко». Сапог уже дважды «сделал» нас с Губастым, и мы две ночи провели на полу.

Вообще тут неплохо. Жратвы до отвала. И главное — тепло. На улице стоят дикие морозы, за сорок пять. Тёха узнавал прогноз — такое будет почти до конца месяца. У нас на этот месяц есть крыша над головой и возможность заработать. Тетя Роза сказала, что увеличивает зарплату Тёхе, Губастому и Шуне. Бригадиру — за то, что он все умеет, Губастому — за кулинарные способности, а Шуня ей просто нравится. Они целыми днями болтают и хихикают о чем-то своем, женском.

В итоге мы получим двадцать тысяч. Этого хватит, чтобы добраться до Уссури.

Вчера приходил пожарный инспектор. Тетя Роза заперла нас в подсобке и два часа поила инспектора коньяком. Мы задубели ждать, когда этот тип в эмчеэсовской форме набухается. Еще она дала ему денег. Кафе начинает работать.