Поэтому речь в случае с Россией идет не о комплексах, а о присущих нашему общественному сознанию политических инстинктах, то есть о том, что нам достается генетически. Несмотря на весьма драматические периоды нашей истории, когда поляки дважды занимали Кремль, когда Наполеон взял Москву, когда мы потерпели поражение в Крымской, а позже в русско-японской войнах, когда мы откатились до Москвы и Сталинграда под напором гитлеровских войск, наш национальный политический инстинкт состоит в стремлении к независимости и к положению одной из ведущих держав мира. Так сложилось исторически, и роспуск СССР не отменил этой глубинной установки русского национального самосознания.

Этот политический инстинкт иногда проявлялся даже у Бориса Ельцина. На одной из встреч с экспертами по внешней политике, в которой мне довелось принять участие (нас пригласили в Кремль для обсуждения его речи на юбилейной Генеральной Ассамблее ООН), Ельцин сказал: «Надо выступить так, чтобы все поняли: Россия уже не та», что она стала весомее, чем в 1991–1993 годах. Ельцин не ставил задачу выступить как представитель обычной средней страны. Нет, он пытался подчеркнуть особое место России. И это настроение было характерно для основного массива нашей политической элиты, кроме весьма узкой прозападной либеральной части, которая упорно сравнивала Россию с Португалией по ВВП на душу населения, хотя абсурдность такого сравнения очевидна: разумеется, уровень жизни важен, но не только им определяется вес державы в современном мире.

В этой ситуации политика «перезагрузки» отношений между Россией и США могла дать лишь ограниченные результаты. И вряд ли могла быть долговечной. Причиной согласия США на «перезагрузку» стала смена администраций в Белом доме и стремление использовать иную стратегию в отношении России. К приходу в Белый дом Барака Обамы стало ясно: конфликтная линия поведения США по отношению к России, к которой скатилась администрация Буша, не дала результатов. Напротив, Москва все меньше поддавалась на давление Вашингтона. А война в Грузии показала, что Россия может — в случае необходимости — использовать военную силу за рубежом и что Соединенные Штаты, если только это не затрагивает их непосредственно, не станут рисковать и ставить ситуацию на грань войны между ядерными державами ради маргинальных для них, но важных для России интересов.

Как уже не раз было, разрядка в форме «перезагрузки» последовала за периодом обострения отношений, кульминацией которого стала война между Россией и Грузией. Администрация сменившего Буша Барака Обамы решила отказаться от дрейфа к холодной войне. Тем более что это соответствовало изначальным установкам Обамы, который пришел в Белый дом как «анти-Буш», как президент-миротворец. Обама был одним из немногих американских сенаторов, который голосовал против войны в Ираке. Он обещал быстрое решение палестино-израильского конфликта, выступал за примирение США с мусульманским миром после «крестового похода» Буша. В июне 2009 года Обама обратился к мусульманскому миру — произнес свою знаменитую речь в Каирском университете. В ней Обама протянул руку дружбы исламскому миру, что дало повод произраильскому лобби в США обвинить его в проарабских настроениях. В СМИ США появились карикатуры Обамы в белых одеждах в виде мусульманина, вспомнили его второе имя Хуссейн (Барак Хуссейн Обама сын белой американки и мусульманина из Кении).

Миротворческая риторика, характерная для начала первого срока Обамы, была распространена и на Россию. Его администрация, в отличие от администрации Буша, хотела использовать по отношению к России другой набор инструментов влияния.

Были и другие соображения. За полгода до выборов 2008 года в США в России к власти пришел молодой президент Дмитрий Медведев. Именно с ним намеревался наладить «особые отношения» Барак Обама. При этом расчет был сделан на то, чтобы противопоставить Медведева Путину и подтолкнуть Москву к более покладистой или даже проамериканской внешней политике.

Россия, со своей стороны, исходила из того, что в ходе «перезагрузки» удастся выйти на некое общее согласие между Россией и США относительно баланса их интересов. Россия не претендует на роль СССР, но в Евразии, прежде всего на постсоветском пространстве, у нее есть законные интересы, которые Соединенные Штаты должны уважать. Такова была наша логика.

Был и другой аспект. Москве казалось полезным получить больший доступ к американским инвестициям и технологиям, привлекать американский бизнес в крупные проекты. Появилась даже идея, что американский бизнес сможет сыграть роль мотора, «тягача» для модернизации российской экономики. В свою очередь, для американского бизнеса российский рынок считался весьма привлекательным. И был перспективным, так как показал большую динамику роста в 2005–2007 годах.

Однако для американской администрации «перезагрузка» означала, прежде всего, мягкий способ подчинения России. Об этом весьма ясно сказал вице-президент Байден в интервью газете «Уолл-стрит джорнэл» в июле 2009 года. Байден сформулировал подход Вашингтона так: «перезагрузка» — это лишь средство для оказания нужного США воздействия на Россию. А через несколько лет Россия, ослабленная внутренними противоречиями, будет вынуждена «встать на колени» перед США. Интервью было так и озаглавлено: «Ослабленная Россия подчинится Соединенным Штатам». Так Байден объяснил линию Обамы влиятельному русофобскому лобби, которое упрекало новую администрацию в неоправданном сближении с Москвой.

Таким образом, цели американской внешней политики по отношению к России не изменились, но изменилась форма, инструментарий их осуществления. После периода противостояния новая администрация США решила сыграть в более мягкую игру.

Одной из важных составляющих этой игры была поддержка оппозиционного движения в самой России. Когда Барак Обама впервые приехал в Москву в июле 2009 года, через полгода после прихода к власти, одним из первых его мероприятий стала встреча с оппозицией. Причем его интересовали не КПРФ и ЛДПР, хотя и Зюганов, и Жириновский были приглашены на встречу. Главный интерес состоял в контактах с несистемной оппозицией. Для демократической администрации линия на открытую поддержку антисистемных сил в России была весьма важна. И в Вашингтоне не раз подчеркивали, что от этого не откажутся ни при каких обстоятельствах. Отсюда и более поздние заявления Хиллари Клинтон в декабре 2011 года по поводу демонстраций на Болотной площади, воспринятые в Москве как форма поддержки несистемной оппозиции.

Как уже отмечалось, «перезагрузка» была связана также со сменой президента в России. Приход в Кремль Медведева был воспринят в Вашингтоне как появление нового «окна возможностей».

Противопоставление Медведева Путину имело целью проверить, не будет ли новый президент проводить принципиально иную линию, чем Владимир Путин, — даже не столько в области внутренней, сколько в области внешней политики. Не произойдут ли какие-то изменения, которые позволят Соединенным Штатам нарастить свое влияние и использовать те рычаги, которые у них есть (обещание наладить экономическое сотрудничество, поощрение американских инвестиций в российскую экономику, создание условий для экспорта американских технологий), чтобы убедить Москву пойти на своеобразный размен. А именно меньшая активность России во внешней политике и большее согласие с Соединенными Штатами в обмен на коммерческое участие США в экономической модернизации России.