– Да зачем тебе? Дорога тяжелая, просто так кататься? Не виляй, Ти-Жак.

– А я пейзаж не дорисовал! – нагло подмигнул боцман.

– И теперь покоя нет? Но ведь пейзаж – это не смешно, – поддел Карререс.

– Э, док, что ты понимаешь в смешных пейзажах… – ответил Ти-Жак, помрачнев. Карререса вдруг осенила дикая догадка.

– Я видел такую красоту, что, кажется, вот-вот остановится сердце, или сойдешь с ума… – медленно и тихо сказал он как будто в задумчивости. Побледневший Ти-Жак поднял голову, с испуганным вниманием глядя на доктора. Карререс, утвердившись в своих подозрениях, продолжал: – Такую красоту, что кажется – стоишь на кончике иглы, и небо совсем близко. Слишком близко… И тогда надо смеяться, чтобы спастись, чтобы не видеть…

– Но я и так не вижу! – завизжал Ти-Жак. – Будь оно проклято, я больше не вижу! Все серо…

Тяжкий топот охранника и грохот дверей заглушили крик, и Ти-Жак испуганно замолк, едва слышно всхлипывая. Надзиратель, тяжело дыша, вломился в камеру и уставился на доктора.

– От жара повредился зрительный отдел головного мозга, больной страдает куриной слепотой, – ответил Карререс на безмолвный вопрос. – Пойду готовить лекарство.

Час спустя Карререс спустился в город. Нужно было навестить цирюльника, который приторговывал лекарственными травами с сомнительными свойствами, теми самыми, на которые намекал Ти-Жак. На этот раз цирюльник раздобыл кое-что новое. Растение, похожее на шалфей, доставили из Мексики, – его собирали в горах индейцы майя. Говорили, что, накурившись сухих листьев, они становились прорицателями и могли отправлять разум в путешествие по иным мирам. Впрочем, примерно то же самое говорили и об остальных растениях, которые приходилось пробовать Каррересу.

Доктор усмехнулся, удивляясь сообразительности боцмана. Он хорошо понимал, что даже если ему удастся вновь попасть в Пределы – можно годами обшаривать архипелаг, плутать по лабиринтам проливов, но так и не найти заветный остров. Пытаться вычислить дорогу на Бимини было все равно что смотреть на мощный фонарь: беспощадный свет, который делал явными самые глубокие и тайные закоулки, ослеплял, стоило только попытаться найти его источник. Путь надо было искать внутри себя. Карререс нуждался в инструментах; попытка использовать снадобья индейских, африканских и бог знает каких еще колдунов напрашивалась сама собой.

Во время этих поисков Карререс получил множество любопытных видений и два тяжелых отравления. Возможно, некоторым туземным шаманам действительно удавалось путешествовать с помощью волшебных растений; несколько раз Карререс и сам готов был поклясться, что его душа бродила по странным местам, а не погружалась в иллюзии, создаваемые отравленным мозгом. Но он уже догадывался, что опыты с растениями не принесут удачи, – грубое, неуправляемое воздействие годилось разве что для развлечения. «Крылья мечты», надо же, усмехнулся Карререс, припомнив карикатурно-выспреннюю физиономию Ти-Жака и пытаясь уловить еще смутную идею, которая семьдесят пять лет спустя приведет к попыткам внушить Гейне замысел новой поэмы.

Однако пока Карререс продолжал эксперименты. В одном из видений-путешествий он обнаружил себя в теле небольшой, но свирепой ящерицы. Это недоразумение вместе с воспоминанием о ряде бутылей, оставшихся в трюме «Безымянного», навело его на мысль о пересадке мозга. Он сам еще не знал толком, зачем это нужно, хотя идея о человеческом разуме в теле, например, птицы, казалась ему интересной; кроме того, это помогало коротать время, которое тянулось в Клоксвилле удивительно медленно. Одиннадцатая по счету мышь, пересаженная в геккона, выжила, хотя и вела себя странновато. Ее приходилось постоянно держать в банке с притертой крышкой, на которой всегда лежал медальон с копией орнамента, увиденного на Бимини. Выпущенная на волю, мышь (или геккон?) норовила сдохнуть, но, посаженная обратно в банку, становилась вполне бодрой. Карререс продолжал опыты и потихоньку налаживал приятельские отношения с могильщиками на местном кладбище, надеясь вскоре переключиться на более крупных и сообразительных животных.

После духоты, царящей в тюремных стенах, где даже во дворе воздух был неподвижен и тяжел, Клоксвилль казался напоенным ароматами. Карререс с удовольствием втягивал ноздрями запахи свежего хлеба, стружки, дегтя; острый аромат сена, кожи и лошадиного пота, донесшийся от проезжавшей мимо двуколки, заставил его улыбнуться. Краски казались привыкшему к бурому камню глазу ослепительно-яркими.

Карререс неторопливо бродил по улицам, наслаждаясь ясной погодой и иллюзорным ощущением свободы. Соблазнившись запахами жареного мяса и пива, пообедал в прокопченном трактире и наконец, с сожалением поглядев на клонившееся к закату солнце, нога за ногу побрел к цирюльне.

Только выйдя на улицу с шуршащим пакетом в кармане, Карререс осознал, как встревожил его разговор с Ти-Жаком. В глубине души доктор надеялся на капитана Брида намного больше, чем казалось на первый взгляд. Эксперименты были лишь попыткой найти запасной выход, способом протянуть время до момента, когда удастся выбраться из Клоксвилля – и вытащить Брида. До сих пор Каррересу не приходило в голову, что капитан может и не захотеть возвращаться на Бимини.

На пустыре у подножия холма, где позже выстроили фабрику, Карререс ускорил шаги. Впереди меж низких ив дико чернели мачты «Безымянного». В который раз Карререс подумал, что извращенное чувство юмора губернатора было сродни тому, которым изводил себя и окружающих Ти-Жак. Только им можно было объяснить, как в голову этого человека пришло перевезти «Безымянный» в Клоксвилль. Теперь бриг стоял в пруду, который, хоть и был очень глубок, размерами ненамного превышал обводы судна, – то ли как памятник победе над последними пиратами, то ли как дань морскому прошлому губернатора.

Было грустно думать о том, что обшивка гордого и быстроходного брига бездарно гниет в пресной воде. Даже если побег удастся – капитан Брид больше никогда не поднимется на борт «Безымянного». Резко темнеющие на фоне палевых склонов реи напомнили о Шенноне, и беспокойство доктора возросло. Шеннон погиб; волшебство источника не спасло его. Значит ли это, что и остальные не бессмертны? Что, если капитан решит отправиться следом? Карререс уже почти бежал. Вряд ли удастся поговорить с капитаном; но можно хотя бы предупредить надзирателей…

Порыв ветра принес многоголосый крик. Карререс похолодел, узнав характерные хриплые вопли возбужденных зомби. Уже догадываясь, что безнадежно опоздал, доктор бегом пересек мост надо рвом и забарабанил кулаками в ворота. Сквозь вопли мертвецов прорывался другой звук – кошмарный, леденящий нутро вой. Обдирая костяшки, Карререс снова ударил в ворота. Дверца в большой створке приоткрылась на ладонь, и в щели показался перепуганный глаз охранника. Узнав доктора, он поспешно раскрыл дверь. Крики, раньше заглушенные толстыми стенами, стали оглушительными. Карререс влетел в тюремный двор и застыл, глядя на испачканные кровью каменные плиты.

– Он в лазарете, с ним отец Кэрриган, – сказал за спиной охранник. В его голосе слышался плохо скрываемый ужас. – Живучий…

– Кто? – спросил Карререс, уже зная ответ.