Подошедший было к «воротцам» купец вдруг резко остановился в шаге от круга, будто бы натолкнувшись на невидимую стену. Склонил голову набок, задумчиво почесывая сильно выступающий кадык, и перевел недовольный, злой взгляд на меня.

– А эта ромалийская ведьма что тут делает? Порчу на меня наводит?! А ну сгинь, проклятая! Сгинь!

– Лис, ты чего беснуешься? – На плечо мне легла теплая жесткая ладонь старшего караванщика. Фир помог мне подняться, сунул в руки Ровинин посох и посмотрел на бледное, перекошенное от злости лицо торговца. – Ты веревочку-то переступи и давай к костру поближе. Отогреешься, отдохнешь, бабы тебе медовухи нальют, я ж знаю, что у Ховрины бочоночек на дне телеги припрятан. Что стоишь и трясешься?

– Она все. – Длинный тонкий палец с острым крючковатым ногтем вытянулся в мою сторону, будто бы поскреб воздух над веревкой и торопливо отдернулся.

Лицо торговца побелело, словно в него кто сыпанул горсть муки, рот неожиданно растянулся до ушей, а в глазницах залегли глубокие черные тени. Лис неожиданно хихикнул – тоненько так, мерзко – и повернулся к «воротцам» спиной.

Свет от костра осветил невесть откуда взявшийся горб, из-за которого беленая рубашка вздувалась большим, едва заметно шевелящимся пузырем, а когда кто-то из охранителей посмелее выхватил из огня горящую головню, чтобы осветить пришедшего, я впервые пожалела, что вижу сквозь повязку.

Затылка у Лиса больше не было: вместо него из редеющих, коротко остриженных волос выглядывало плоское, как блин, лицо с крохотным носом, огромными, как у совы, немигающими глазами и длинной горизонтальной щелью вместо рта. Держащий головню охранитель приглушенно охнул, выронил горящую палку прямо в траву и закрестил воздух перед собой сложенными щепотью пальцами, но существо за веревочным кругом никуда и не подумало деться. Более того – в темноте стало видно, как в совиных глазах загораются ярко-красные огонечки, как раскрывается черная щель рта на белесом лице, а потом над притихшим лагерем поплыл мерзкий, скрежещущий шепот. Вначале я не могла разобрать слов, но потом прислушалась, и по спине у меня поползли мурашки – раз за разом глада повторяла одно и то же, все громче и громче.

– Где ты?

Ищет кого-то! Неужели в лагерь пробрался меченый, а мы пропустили? Или глада успела пометить кого-то еще у проклятой деревни, а я была настолько занята собственными переживаниями, что недостаточно внимательно смотрела по сторонам?

– Не прячься, – неожиданно ласковым, совершенно человечьим голосом проворковала глада. – Все равно найду, и тебе будет хуже.

Нежить качнулась из стороны в сторону, тело Лиса неуклюже попятилось вдоль границы обережного круга, неловко, жутковато наклоняясь к просоленной веревке каждые несколько шагов, недовольно морща нос и двигаясь дальше. Я мельком глянула себе за спину – те, кто не успел лечь спать до прихода глады, теперь до побелевших от напряжения пальцев стискивали оружие или хватались за оберег, висящий на шее. Охранители держали наготове легкие арбалеты с короткими, почти неоперенными болтами, пристально следя за бродящей по ту сторону круга нежитью. Эти были если не спокойны, то хотя бы не слишком напуганы – все-таки не впервой им идти через Лиходолье, и уж навидались, судя по всему, они всякого. Пока круг не нарушен, глада может хоть до утра болтаться поблизости и завывать на все лады, но ощутимого вреда, помимо нарушенного сна, она причинить не сможет, а с первым лучом солнца ей все равно придется искать убежище, где можно будет переждать день.

– Малы-ы-ыш!

Нежить подалась вперед, туго натянутая на спине Лиса рубашка лопнула, и глада выскользнула из чужого тела на волю, белая, тонкая, с длинными, кажущимися хрупкими руками. Упала на землю, на миг скрывшись в высокой траве, а потом поднялась – белоснежная обнаженная дева с красными, будто бы перепачканными в крови шестипалыми ладонями. Тело торговца за ее спиной грузно осело на землю, безвольно, безжизненно. Глада даже не обернулась, только передернула хрупкими плечиками, как красавица, небрежно отмахнувшаяся от надоевшего своей назойливостью поклонника, и ее лицо раскроила горизонтальная щель рта с неожиданно крупными желтоватыми зубами.

– Ну иди же сюда!

Что-то заныло, захныкало, застонало откуда-то из глубины лагеря. Меня прошиб холодный пот, когда я сообразила, что это может быть, оттолкнула в сторону мешавшего мне пройти охранителя и побежала вдоль ряда телег, выставленных подковой.

Дура я, что сразу не сообразила! Пацан человеком был, пусть и «меченым», а значит, просто так исчезнуть в ровной, как стол, степи он тоже не мог. А вот спрятаться, прицепившись к днищу одной из телег, которые как раз тогда ехали мимо него, запросто! Другой вопрос, как паренек умудрился не свалиться по дороге, как он вообще дотянул до ночевки, но выяснять это мне не хотелось. Охота, как известно, она пуще неволи будет.

Вот только с гладой ночью в силе воли «меченому» не тягаться.

Я едва успела подбежать и схватить паренька за руку, когда тот уже пилил веревку невесть где подобранным обломком ржавого лезвия ножа. Дернула на себя, оттаскивая отчаянно сопротивляющегося подростка подальше от круга.

Да откуда ж в нем сила-то такая?! Рвется так, что пальцы, плотным кольцом охватившие худое, непрестанно дергающееся запястье, покрываются золоченой чешуей. А иначе не удержать – парень вырывается хоть и неловко, неумело, зато сильно. Настолько, что мы с ним закружились, затоптались на месте, как в каком-то странном танце.

Краем глаза я увидела выплывший из темноты белесый силуэт, увидела вспыхнувшие в непроглядной мгле лиходольской ночи точки зрачков и спустя мгновение осознала, что мои пальцы сжимаются не на лихорадочно горячем юношеском запястье, а на тоненькой, холодной ручке…

– Моя-а-а-а…

Шепот, пробирающий могильным холодом до самых костей.

Я смотрела на гладу, чью руку я сжимала в чешуйчатых пальцах с золотистыми когтями, впившимися в бескровную белесую кожу, и неожиданно страх пропал. Исчез, как будто его и не было никогда. Так человек просыпается от тяжелого сна и с облегчением осознает, что гнетущее беспокойство осталось где-то на скомканной подушке, на сбитых простынях.

Это – всего лишь нежить. И сейчас я смотрю на нее шассьими глазами, смотрю сквозь черноту, что составляет ее тело, сквозь ту зыбкую тень, что она собой представляет, и вижу слабую, едва мерцающую искорку ее не-жизни. Загасить ее так же просто, как раздавить в кулаке светлячка… только руку протянуть…

Кажется, глада это поняла, потому что отчаянно начала рваться прочь.

Не упустить! Только бы не упустить, потому что, если у нее в круге окажется больше одного «меченого», это будет как чума, которую уже не остановишь иначе, кроме как уничтожением всех зараженных!

С мерзким, противным скрипом острые когти прошлись по шассьей чешуе, покрывшей плечо, желтые лошадиные зубы клацнули прямо перед моим лицом, заставляя отшатнуться, и глада с высоким, протяжным визгом повалила меня на землю.