– Это видно…

– Да ты что? – усмехнулся оборотень, неожиданно подсекая меня ладонью под коленки и подхватывая на руки раньше, чем я успела упасть на землю. – Золото мое ненаглядное, да некоторые вещи ты в упор не замечаешь, хоть тебя носом в них ткни!

Он прижал меня к себе, зарываясь лицом в мешанину косичек на моем затылке, пальцы скользнули по рубашке, вытягивая ее из пояса широченных степняцких штанов, коснулись голой кожи.

– Украду тебя ночью, – тихонько, хрипло прошептал Искра, оглаживая мою поясницу, чуть царапая ее заострившимися ногтями. – Никто не заметит. А если и заметит, то бес с ними. Круг только пошире сделай…

– Хорошо.

Оборотень недоверчиво отодвинулся, заглядывая мне в глаза, будто бы не ожидая, что я так легко соглашусь. А мне было любопытно, что следует за этими мимолетными объятиями и короткими, зачастую неуместными поцелуями. Ради чего люди забывают о себе и своей безопасности, почему готовы и предавать, и соперничать даже с близкими друзьями и родственниками за предмет страсти? Ведь должно же быть что-то, ради чего люди готовы так рисковать? Не может же у людей быть столь сильным инстинкт размножения – ведь я до сих пор помнила загрядскую нечисть, помогавшую женщинам и незамужним девкам скинуть здоровый плод еще до срока, чтобы уберечь от некоего «греха». Значит, не в деторождении дело, а в чем-то еще…

Искра обнял меня крепче, теплые, потрескавшиеся на ветру губы осторожно скользнули по моей шее, вызвав приятную дрожь, прокатившуюся по спине, как со стороны лагеря раздались крики. Не тревожные или напуганные, а удивленные, потом – требовательные.

– Тебя ищут, – с тихим рокотанием в голосе пробормотал харлекин, поднимаясь вместе со мной на руках и разворачиваясь в сторону телег, нагруженных мешками с добром. – Вот неугомонные. Если им так нужна была ворожея, что ж в Черноречье не наняли? Была там гадалка, и не одна. Сам на базаре штук шесть в разных углах видел.

– Потому что не все базарные тетки и гадалки обладают даром «зрячей», а как узнаешь о вранье? Правильно, когда поздно станет, а в Лиходолье поздно может оказаться уже на границе, – вздохнула я. – Да и денег за такое путешествие пришлось бы отвалить немерено. Ровине при мне как-то полмешка золота предлагали, только чтобы лирха ромалийского табора согласилась проводить чью-то невесту до северного морского порта.

– Как я понимаю, наставница твоя отказалась, – усмехнулся оборотень, направляясь к машущим руками охранителям помоложе, которых, судя по всему, послали на поиски. – Денег мало посулили?

Я пожала плечами.

– Отказалась. Только не в деньгах дело было.

– Ну, это да, конечно. Дело всегда не в деньгах.

– Ты шутишь или всерьез? – на всякий случай осведомилась я, покрепче хватаясь за шею оборотня и вслушиваясь в нарастающий гомон.

Интересно, что же там так живенько обсуждают натренированные в перекрикиваниях соседей на базаре торговцы? Судя по долетающим до меня обрывкам – что-то весьма возмутительное, иначе к чему требование «этого на кол и поехали отсюда от греха подальше»?

Мальчишку я увидела не сразу. Длинный, худой как жердь, с коротко остриженными светлыми волосами, рассыпающимися соломой, он стоял чуть в стороне от возмущенных, кричащих торгашей, крепко прижимая к впалой груди небольшой узелок и будто бы готовясь в любой момент дать стрекача.

– Пропустите «зрячую»!

Голос Фира не без усилий перекрыл все-таки гомон разошедшихся не на шутку торговцев, и они неохотно расступились, позволяя Искре поднести меня поближе к пареньку, настороженно глядевшему на меня исподлобья, и поставить на землю в трех шагах от пришлого. Глаза у него были синие-синие, как раскаленное от июльской жары безоблачное небо, а вот на горле, сразу над воротником длинной рубахи, подпоясанной куском веревки, алело незаметное обычному взгляду пятно. Как расчесанный комариный укус.

– Ты зачем пожаловал? – поинтересовалась я, забирая у харлекина свой посох и по привычке встряхивая правой рукой, поддевая скатившийся к локтю рукав блузки. Паренек затравленно оглянулся в сторону деревни, перевел на меня пронзительный, недетский взгляд.

– Увезите меня отсюда, а? Что угодно делать буду, только увезите! В деревне новый человек появился, значит, меня и отпустить может. Один пришел, один ушел… Она не увяжется! Не должна увязаться!

Голос у него дрожал и с каждым словом становился все звонче и звонче. Сколько этому пареньку лет? Пятнадцать? Шестнадцать? Или еще меньше? Я глубоко вздохнула, подойдя к парнишке ближе и легонько тыкая его в ямку меж ключиц навершием посоха.

– Вот здесь у тебя стоит метка. Как и у тех, кто вышел встречать наш караван у ворот. Ты уверен, что за тобой не придет поставивший эту метку?

– Она на всех наших стоит, – пробормотал паренек, отодвигаясь подальше от Ровининого посоха. – А если не возьмете меня с собой, и на вас на всех стоять будет.

– Угрожаешь? – обманчиво-ласково поинтересовался подошедший ближе Фир, положив ладонь на рукоять палки, висящей на поясе.

– Предупредить хочу. Как стемнеет, эта тварь и за вами придет. Только вот сначала подошлет меченого. Днем-то она прячется в ком-то, ночью выходит и охотится. А перед рассветом – опять прячется в человеке, только в другом. И не угадаешь, в ком эта гадина засела. У кого рука подымется потащить на костер своего ребенка или беременную жену? А тварь днем не высовывается, но метку свою она в любой момент поставить сможет – и потом от нее уже не скроешься. – Мальчишка отвернулся, принялся теребить истрепанный, испачканный пятнами от раздавленной травы подол рубашки. – Забрел к нам как-то в начале зимы охотник один, дичь стрелял. Так эта гадина его как-то пометила – мы это поняли, когда он ни с того ни с сего вдруг горло себе расчесывать начал, а потом уйти попытался. Отговорить не сумели, а на рассвете мужики, кто покрепче рассудком, со всех заборов его кишки снимали… Повеселилась, подлючая! Дернул же нас нечистый прошлой осенью с обратной дорогой припоздниться и на орденском служителе деньги приберечь! Всей вереницей так к ней в логово и угодили… И уйти никак, и оставаться, служить этой твари жратвой, тоже тошно. Она, конечно, не убивает сразу, а вот жизнь и здоровье потихонечку тянет…

…Вот уже второй день, как меня не отпускала лихорадка. То и дело к голове подкатывал сухой жар, хрупкое человеческое тело ломило, а в затылок будто бы кто-то злой и нехороший вбил здоровенный раскаленный гвоздь, да так там его и оставил. И суток не прошло после встречи с дудочником, оставшимся для меня безымянным, и Голосом Загряды, как я слегла в постель с сильной простудой, и теперь была уже очередь Ровины ухаживать за мной. Больше никого она ко мне не подпускала, сидела у моего изголовья, то заставляя меня выпить горячее, остро пахнущее травами и пряностями питье, то кладя мне на лоб тряпочку, смоченную уксусом, а после того, как жар ненадолго спадал, – бережно снимала с моего лица и шеи отслоившиеся кусочки змеиной чешуи. Иногда я слышала за дверью низкий голос Искры, но даже его лирха не подпустила ко мне близко, только раз дала ему заглянуть в комнату, чтобы харлекин убедился, что я еще жива, и не пытался сорвать дверь с петель.