Сами нормандцы в городах селились первое время в отдельных гетто близ нововозведенных замков, а феодалы вообще предпочитали сельскую местность — все из боязни мести со стороны англосаксов. Это, по мнению Рассела, привело к упадку англосаксонского «бургового урбанизма» и обусловило в дальнейшем отставание английских городов в развитии от континентальных, их «деревенскость»[497]. География же потерь городского населения зависела от интенсивности ведения военных действий в том или ином районе. Крестьянство же, в целом, страдало от войны, по-видимому, также в местах наиболее массового сопротивления нормандцам (Нортумбрия, Юго-Запад, Чешир, Стаффорд).

В целом, количественные потери англосаксов были восполнены иммиграцией с континента — нормандской, бретонской, и др. — возросшей с 1066 по 1087 гг. втрое и достигшей 200 тыс. чел. Таким образом, принципиальными были не столько количественные потери, сколько качественные социальные изменения — вытеснение прежней англосаксонской элиты и формирование новой, англо-нормандской[498].

Показательна в этом отношении языковая ситуация, сложившаяся после нормандского завоевания. Около 1070 г. начинается вытеснение древнеанглийского языка в делопроизводстве и литературе, правда, не только французским, как можно было бы ожидать, но и латынью, международным языком Средневековья. Что же до французского, языка завоевателей, то уже следующее поколение, выросшее в самой Англии после завоевания, не всегда и пользовалось им: потомки от смешанных англонормандских браков зачастую предпочитали английский язык, на котором говорили их матери и няни. Яркий пример — Ордерик Виталий, который, проведя детство в Англии, вообще до поры не знал французского языка[499]. Впрочем, массы простого народа, крестьян, почти не испытали на себе процессов англо-нормандского языкового и культурного синтеза, сохраняя язык, обычаи и уклад жизни своих предков. Тенденции синтеза хорошо прослеживаются лишь на уровне знати, элиты и в наибольшей мере приближенных к ней слоев общества. Тем не менее, эти процессы пошли, приведя через несколько десятилетий к таким существенным результатам, что их освещение могло бы стать предметом отдельной работы. Отметим лишь, что одним из этих результатов стало формирование нижнего и среднего слоя англо-нормандской знати, считавших своей подлинной родиной Англию (невзирая на изначально нормандские этнические корни) и жившей преимущественно английскими интересами, в отличие от крупной баронской аристократии, имевшей владения и на континенте и потому рассматривавшей свои английские имения лишь как источник доходов и резервов для континентальных дел. Малоимущие участники нормандского завоевания — простые рыцари, колонисты, и т. п. — по-видимому, легче и охотнее воспринимали Англию в качестве новой родины, поскольку завоевание подняло этих людей «из грязи в князи». Соответственно, этот многочисленный слой был куда более склонен к смешанным бракам, нежели нормандская феодальная верхушка, более замкнутая и предпочитавшая внутренние брачные союзы[500].

Все эти глубинные процессы привели к тому, что во внутриполитических конфликтах, нередких в истории Англии конца XI–XIII вв., эти две группы знати — нормандская аристократия и англо-нормандское рыцарство — выступали друг против друга[501], причем последнее часто служило опорой королевской власти и как бы носителем нового английского «государственнического» патриотизма, консолидирующего формирующуюся английскую народность.

Глава IV.

Датское и Нормандское завоевания Англии: cравнительный анализ

И датское, и нормандское завоевания Англии одинаково являлись длительными военно-политическими акциями, не только повлекшими за собой значительные жертвы и разрушения, но и повернувшими Англию на оригинальный путь исторического развития, в том и другом случае отличный от того, каким она могла бы идти, не случись этих событий. В обоих случаях в жизни англосаксонского общества произошли социокультурные сдвиги, а в политическом отношении Англия оказалась включенной в состав полиэтничных раннесредневековых держав — Империи Кнута Великого и англо-нормандской державы Вильгельма Завоевателя, позднее трансформировавшейся в так называемую Анжуйскую Империю. Вместе с тем, рассмотренные в предыдущих главах реалии и тенденции, присущие данным историческим событиям, позволяют заметить кардинальные различия в тех путях и методах, которыми осуществлялись два завоевания, потрясшие Англию на протяжении одного столетия, их разный исторический, так сказать, подтекст.

Завоевание Англии датчанами в начале XI в. происходило в рамках одного историко-культурного типа, к которому относились страны и территории по берегам Северного и Балтийского морей, лишь косвенно затронутые (или, как Англия, неглубоко затронутые) процессами романизации в позднеантичное время и отличавшиеся известной общностью духовной и материальной культуры, изначально развивавшейся здесь. Существенное отличие этого культурно-исторического типа от классического феодализма Западной Европы с его традициями в области права, религии, идеологии, государственных институтов, и т. п., унаследованными от античности, обусловило специфику датского завоевания Англии. В сущности, оно продолжало собой предыдущую 200-летнюю экспансию скандинавов, только на качественно новом уровне — на уровне молодых государств, осуществляющих территориальные захваты, а не мелких независимых объединений викингов, как прежде. Поэтому, если в IX–X вв. скандинавы боролись за независимость Области Датского права, то в XI в. Свейн Вилобородый и Кнут, напротив, стремились к объединению всех английских земель под властью единой англо-датской короны. Поскольку Англия в рамках упомянутого североевропейского культурно-исторического типа была наиболее развитой во всех отношениях страной, чьи традиции государственности, культуры, церкви были на несколько веков старше скандинавских, датчанам, завоевавшим страну, оставалось лишь органично вписываться в местное общество и традиции. Завоеванная Англия создала для завоевателей «окультуривающую среду», способствуя мирной англо-скандинавской ассимиляции. Завоевание Англии Кнутом лишь логически завершило эту линию ассимиляции, встраивания скандинавов в этническую и социальную структуру англосаксонского общества, которая полным ходом развивалась еще с X в., в особенности после ликвидации уэссекскими королями политической независимости Денло. Свергнув уэссекскую династию, Кнут фактически продолжал ее дело, опираясь на общие северные традиции законотворчества и поощряя своей мудрой внутренней политикой интеграцию разных частей своей державы, консолидирующихся вокруг наиболее развитой «метрополии» — Англии.

Иная ситуация имела место в случае с нормандским завоеванием. Здесь столкнулись два более различающихся политико-социальных образования: Англия — по сути, уже англо-скандинавское государство, осколок недавно распавшейся империи Кнута, в котором еще сохранялись свежие воспоминания о его царствовании, и Нормандия — оплот феодально-французских в широком смысле слова традиций, причем в их наиболее прогрессивном варианте (отсутствие феодальной анархии, сильная герцогская власть, отличная организация вооруженных сил и церкви). Некогда сами потомки викингов, нормандцы очень быстро претерпели социокультурную инверсию, превратившись в ярких представителей западноевропейского феодального мира, притом едва ли не в самый активный, агрессивный его контингент, шедший во главе всевозможных военно-колонизационных мероприятий, вроде Крестовых походов или начавшейся в XII в. экспансии уже англо-нормандского государства в Ирландию. Завоевывая Англию, нормандцы выступили по отношению к ней не только в качестве носителей иного культурного уклада, чуждых традиций, будучи даже этнически далекими от англосаксов