– Тёмыч, подумай хорошенько. Посмотри на двери. Это сюда внести невозможно. Если только дом разбирать. Тут все сложнее, – Боря важно поднял вверх палец. Отхлебнув из кружки холодной заварки, поморщился и продолжил: – Перед тем как дед Ваня дом задумал строить, он эту статую забрал… то ли для каких-то переделок, то ли еще для чего. И решил, что работать над вождем будет на даче. Достал где-то тягач с краном, привез, установил. Обнес лесами, закрыл досками. И вскоре стал дом строить. И только тогда понял, что Ильич стоит на месте дома. И если дом переносить, то вся планировка участка на хрен. Колодец не на месте, ворота не у дороги… В общем, облажался дедушка. И стали с братом дом строить вокруг Ленина. Дед потом всех убеждал, что это такое архитектурное решение. Вот он тут с тех пор и стоит, замаскированный.

– Это навсегда, – заметил я, давя слабый похмельный смех.

– Думаю, да. Зато ни у кого больше дома такого Ленина нет. Кстати, на руку ему можно белье вешать. А на саму ладошку – трусы стиранные. Он тогда трусы так забавно протягивает, как будто толкнуть их недорого хочет, – хихикал Плохотнюк.

– Твой дед его спас, можно сказать. Почти всех Лениных уже посносили, а этот скрывается, как в подполье.

– Это точно, здесь его рыночные демократы не найдут. И вот останется он когда-нибудь единственным в стране, и потянутся к нему уставшие от капитализма рабочие и крестьяне. Будут ему цветы нести… тайные сходки вокруг устраивать, – мечтательно бухтел Боря.

– …И возникнет у тебя на кухне новый рабочий интернационал, – подхватил я. – Не дай бог, конечно…

С тех пор, каждый раз, когда доводилось мне увидеть скульптуру Ильича, до которого еще не добралось беспощадное новое время капиталистов, я видел в нем близкого родственника того Ленина, что встретился мне похмельным утром на даче у Плохиша.

Закончив бесконечную «одевалку», мы с Плохишом отправились в «двенашку». Морг энергично хлопал дверью служебного входа, выпуская из своего чрева сотрудников. Рабочий день был закончен. Да и Бумажкин уже переоделся, сменив хирургическую пижаму на свой стильный светлый прикид, от которого так и веяло свежим морским бризом испанских берегов.

– Ну, что-то вы совсем там закопались, орлы, – хмыкнул он, глянув на изящные пунктуальные стрелки, живущие на его руке в тонких часах желтого металла.

– Это я притормаживал. Что-то устал сегодня, – признался я, доставая чайную кружку. От нервов ощутимо сушило пасть.

– Да, от работы иногда устают, бывает такое, – без признаков юмора глубокомысленно заметил Вовка. – Сейчас все свалят, вот и отдохнешь. Может, из неврологии кто заглянет…

– Кто-нибудь, еще теплый, – сострил Борька.

– Не, я про тех, кто говорить может, кроме того, что теплые, – уточнил Бумажкин, продолжая шутку Плохиша. – Как там Верка с Маринкой поживают?

– Эти вряд ли зайдут, – сказал я.

– Да уж, Верка на огонек теперь не скоро заскочит, – согласился Борька, хохотнув.

– Что такое? Они ж у нас на романтику падкие… – удивился Вовка.

– Было тут между нами кое-какое недопонимание, пару недель назад, – признался я. – Вот с тех пор они и охладели.

– Все, не бывать свадьбе? – уточнил Бумажкин, скроив из лица театрально разочарованную мину. – А суть конфликта?

– Просто пошутили мы с Тёмычем, – весело сказал Плохиш и сложил отблески этой истории в улыбку.

– Ну, и? – подтолкнул меня старший товарищ.

– Борька в ночь работал, а я с ним задержался… Так, пропустить пару капель, – начал я. – Закусон разложили, вмазали чуток, вот душа женского общества и запросила. Позвонили в неврологию, Верке с Маринкой. Они через часок появились. При параде, на шпильках, халатики укороченные…

– Ага, духами потом еще пару дней в «двенашке» воняло, – вмешался в мой рассказ Борян.

– Воняло? – спросил Бумажкин.

– Не, весьма приятно пахло, – возразил я. – Уселись. Мы им шампанского, как джентльмены. Сидим, выпиваем, все романтично так… Ну, по ходу пьесы мы с Плохишом еще накатили, и черт нас дернул…

– Отчебучили чего-то, – вздохнул Вовка, с фальшивой укоризной покачав головой.

– Да так, самую малость, – протянул Борька, словно недоумевая, с чего весь сыр-бор.

– Борина мама ему с собой котлеток положила, печеночных… Они у нас в тот вечер главной закуской были.

– Знаю-знаю такие, пробовал, во рту тают, – кивнул Бумажкин.

– Так вот… Мы с Плохишом перемигнулись – и сидим, ждем, – продолжил я. – А Верку с Маринкой просить-то долго не надо, сам знаешь… В общем, съели они по одной и еще взяли. Только в рот засунули, меня Борька под столом ногой тронул. Типа, пора… Я котлетку подцепил, куснул, пожевал…

– И тут Тёмыч, так натурально, будто во МХАТе… – вставил Плохотнюк, которого распирало от воспоминаний.

– Ну да, постарался. Театральный кружок вспомнил. Жую и Боряна спрашиваю, весьма озабоченно. Мол, ты где печень на котлеты брал? А он мне – как где? У Иванова… А что?

– Вот гады, – улыбнулся Бумажкин, приподняв края усов.

– А я Борьке в ответ: на хрена, я ж тебе говорил, что у него цирроз в начальной стадии. У Петрова, мол, надо было брать, у Петрова. Они дернулись, побелели, а во рту-то у них – котлетки. По второй уж кушают.

Плохотнюк заливисто заржал, упиваясь картинками двухнедельной давности.

– Эх, подонки, – нараспев произнес Вовка, смеясь не то над доверчивыми сестрами, не то над ржущим Борькой.

– Верка, та поспокойнее перенесла. А вот подружка ее, Маринка эта… К раковине одним прыжком ломанулась, потом в сортир.

– Мы с Тёмычем клялись, что это шутка, да Верка и сама понимала, конечно… Маринку из сортира достала, кое-как успокоила, – говорил Боря, давясь хохотом.

– Но шутку девчонки не оценили. Сказали, что мы козлы, психи сраные, ну и всякое такое, в том же роде… В общем, наговорили нам злобных бабских банальностей – и свалили. А пузырь шампанского, кстати, с собой захватили, – подытожил я.

– Да, парни… С таким тонким юмором вас амуры избегать будут. Об вас, циников, только стрелы зря тупить. Таких мамзелей упустили! – весело пожурил нас Бумажкин.

– Ой, да и ладно, хрен с ними. На черта они сдались, если шуток не понимают, – ответил Плохотнюк.

– Это вы еще легко отделались. Я вам, парни, вот что скажу… Розыгрыши – это, конечно, здорово. Но в нашем деле – рискованно, – назидательно сказал Вовка, улыбаясь одними глазами. – И есть примеры. Я рассказывал, как над ночником здесь однажды пошутили?

– Нет вроде. А чего было-то? – живо поинтересовался Боря за нас обоих.

– Чего было-то? – риторически переспросил старший. – Да так, ничего особенного. Юморок. Когда морг наш только открыли, пару недель буквально, работали здесь сперва два дневных санитара да ночной один. И стала клиника ночников нанимать, – начал он свой рассказ. – Прислали из отдела кадров мальчишку молодого, только восемнадцать ему стукнуло. Пришел он ближе к вечеру с должностными обязанностями ознакомиться. А парни в тот день втроем выпивали слегка. Только им повеселело, как новичок заявился. И решили они его подколоть. Один из них, дневной санитар, в тот момент в другой конец отделения отлучился, по телефону трепался. Ночной принялся парню нашу кухню показывать, чего да как. А дневной напарника своего стал подговаривать. В общем, новенькому все показали, рассказали. Он до того момента ни одного покойника в глаза свои не видел, но держался молодцом. Ну вот… Они ему и говорят, мол, теперь ты все знаешь, парень ты не робкий, все отлично, ждем тебя на работу. А один из дневных напоследок попросил. Сходи, говорит, братуха, в секционную. Там у нас труп на столе лежит, у него бирка на руке. Мол, глянь, как фамилия. Ну, тот конечно же отказаться не мог, да и зачем… Пошел в секционную. А другой санитар, которого малой вообще не видел, заранее в секцию пошел. Разделся там, одежку спрятал, лег на стол, водой себя окатил, подголовник под голову. В общем, все, как полагается. Пацан тот новенький в секцию зашел, стал бирку с фамилией искать, как и просили. А ее и нет. Ну, он спиной к столу поворачивается и в открытую дверь громко так рапортует. Мол, нет бирки на трупе. В этот самый момент санитар, который трупом прикидывался, как схватит его сзади за жопу, да еще и гаркнул чего-то…