Вошла Хайке с кексом и стаканом молока, а герр Кениг так и не появился.

– Привет, Эдмунд.

– Привет, Хайке.

Когда немецкий Эдмунда улучшился, они стали разговаривать друг с другом с кокетливой уверенностью, выбрав приветствие, напоминавшее о его, уже давней, лингвистической оплошности.

– Как ты сегодня?

– Сегодня я очень хорошо.

– Ты вкусная девушка.

– А ты вкусный мальчик.

Она поставила поднос на кофейный столик.

– Где герр Кениг?

Эдмунд пожал плечами.

Хайке подошла к окну, ее нога оказалась в опасной близости от подарка Эдмунда. Развернувшись, она изобразила Кенига: лапками скрючила руки, поджала в ниточку губы и сморщила нос – вылитый грызун.

– Может… он еще под землей! – Смешно у нее получалось на любом языке, и Эдмунд рассмеялся, хоть и чувствовал, что это не совсем хорошо по отношению к учителю. Хайке поводила носом по сторонам, будто принюхиваясь, и остановила взгляд на книге: – Что это?

Эдмунд посмотрел на иллюстрированный немецкий перевод «Путешествий Гулливера», который одолжил ему Люберт и который герр Кениг заставлял его читать вслух, и показал свою любимую картинку: Гулливер, связанный лилипутами.

Хайке изумленно округлила глаза.

– Почитай мне… – приказала она.

Эдмунд открыл книгу наугад и начал читать по-немецки, уверенно и бегло: «Это заставило меня задуматься над светлой кожей наших англичанок, которые кажутся нам такими прекрасными только потому, что они одного с нами размера и их недостатки не рассматриваются через увеличительное стекло, где мы находим путем эксперимента, что самая гладкая и самая белая кожа корява, груба и отвратительного цвета».

– У английских леди самая лучшая кожа, – сказала Хайке. – Посмотри на свою маму. У нее прекрасная кожа.

Эдмунд кивнул, хотя никогда и не думал, что у его мамы прекрасная кожа, и не сравнивал англичанок с немками – к тому просто не было повода.

Хайке взялась изучать собственную кожу перед зеркалом над каминной полкой, поворачивая подбородок и так и этак, похлопывая, чтобы порозовели щеки, и выискивая недостатки.

– Джентльменам нравится моя кожа. Некоторые говорят, что она как персик. А что ты думаешь? Правда, как персик?

Слово было не совсем знакомое, но Эдмунд понял, о чем речь, когда Хайке изобразила, как надкусывает сочный фрукт.

– Тебе нравится моя кожа?

Эдмунд пожал плечами.

– Грубый английский мальчик, – сказала она. – Думаешь, у меня нет поклонников?

Слово «поклонники» Эдмунд тоже не знал, но Хайке продолжила делиться сердечными тайнами:

– Мой Иосиф ушел на Восточный фронт, да так и не вернулся. Может, придется найти англичанина. Как, по-твоему, стоит выходить за англичанина? Что думаешь, Эдмунд?

Уж не просит ли она жениться на ней? Он опять пожал плечами.

Хайке карикатурно погрозила пальцем:

– Не трогай кекс герра Кенига! – Она состроила еще одну крысиную гримаску и вышла из комнаты.

Эдмунд посмотрел на кекс и стакан молока, но они пробудили в нем вовсе не аппетит, а грусть. Каждый раз, когда подходило время перерыва, Эдмунд старательно глядел в сторону или утыкался в книгу. Он делал это отчасти из уважения – понимая, что смотреть на человека в такой момент неприлично, – а еще и потому, что вся процедура – с жеванием, причмокиваниями, глотанием, сбором крошек и облизыванием – выглядела отвратительно. Все равно что потереться шерстяным свитером об испачканную стену.

Часы тикали, и тиканье уже звучало как надоедливое «Ке-ниг, Ке-ниг, Ке-ниг». Через несколько минут Эдмунд отложил книгу и подошел к окну.

– Ке-ниг, Ке-ниг, Ке-ниг – где же ты?

Учителя все не было, но на подъездную дорожку свернул отцовский «мерседес», черный корабль, рассекающий антарктические льды. Отец никогда не приезжал домой днем, он исчезал перед завтраком и возвращался уже затемно. Почему сегодня так рано? Может, подобрал герра Кенига по дороге?

Но отец вышел из машины один. Наклонился. Достал портфель и папку. А потом повел себя как-то странно: вместо того чтобы пойти прямо к крыльцу, остановился и посмотрел на дом, словно обдумывая какое-то важное дело. Вот он глубоко вдохнул, выдохнул, выпустив облачко пара, медленно поднялся по ступенькам и вошел через переднюю дверь. Каблуки его были подбиты железными набойками, и шаги звучали громко и четко. Эдмунд бросил взгляд на сумку с добычей, но прятать ее было слишком поздно. Отец уже стоял в дверях.

– Привет, Эд.

– Привет, пап.

Отец улыбнулся, но улыбка не коснулась глаз. Он закрыл за собой дверь, прошел и опустился на стул герра Кенига. Наклонился вперед, к сыну, закурил, выпустил дым. Все его движения были точными и четкими, но, отработанные повторением, не требовали, казалось, ни малейших усилий. Эдмунд подмечал все: как он прикусывает верхнюю губу сразу после выдоха, как потирает тыльную сторону ладони, не придерживая сигарету большим пальцем. Наблюдать за отцом было интереснее, а подражать ему легче, чем маме, более сложной и переменчивой. Но сегодня отец выглядел серьезнее обычного. Неужели что-то заподозрил? Отец редко выказывал гнев, а поскольку подолгу отсутствовал и воспитанием Эдмунда занималась почти исключительно мать, мальчик не мог припомнить ни одного случая, когда бы отец выговаривал ему за что-то. И все же сегодня Эдмунд не сомневался – его ждет нагоняй.

– У тебя все в порядке? – спросил отец.

Эдмунд кивнул.

– Хорошо. Это хорошо.

Отец не выглядел сердитым, скорее человеком, который готовится к трудному разговору. Эдмунду вдруг вспомнился тот день, когда отец, после смерти Майкла, усадил его «немножко поговорить». Разговор проходил примерно так:

– У тебя все в порядке?

Кивок.

– Хорошо. Это хорошо. Ну… если захочешь… если тебе понадобится поговорить о… чем-нибудь… дай мне знать.

Кивок. И это все.

Сейчас отец смотрел на него почти так же.

– Боюсь, герр Кениг сегодня не придет. Он вообще больше не придет. У него неприятности.

– Это я виноват… – выпалил Эдмунд.

– В чем?

– Я сказал, что ему надо уехать в Америку.

Отец посмотрел на него озадаченно.

– Я… хотел ему помочь. Начать новую жизнь.

Четыре сотни сигарет стремительно обращались в ком вины великанских размеров, который грозил либо прожечь сумку, либо сделать ее прозрачной. Отец перехватил его взгляд.

– В сумке что-то есть? Для герра Кенига?

Эдмунд кивнул.

Льюис наклонился, щуря глаза от дыма оставшейся во рту сигареты, и открыл сумку.