– Он не против, – заверил я Скрипача. – Он сделает вам матрас из соломы.

– Это с ним я сегодня говорил, да?

– Да.

– Он показался мне хорошим парнем. Разодет, будто франт, но говорил со мной вот так же, как я сейчас с тобой.

– Ну, ведь так и надо, правда?

– Конечно. Что ж, пожалуй, я и впрямь переночую у вас в сарае, – решил он. – Я тут выпил немного, и у меня теперь все кишки крутит. – Он нахмурился, глядя на сковородку, на которой шипела печенка. – Вчера меня всю ночь мучили страшные кошмары. Снилось, что я иду по дороге и льет как из ведра. А в котелке дыра, и я не могу заварить чай. Черти! Проснулся весь в поту.

Пока мы разговаривали, на дороге показался еще один бродяга. Это был невысокий, коренастый мужчина с бородой и длинным, тонким вещевым мешком. Мешок для еды болтался спереди, и он шел тяжелой, размеренной поступью.

Скрипач резко поднял голову, наблюдая за приближающимся бродягой. Судя по выражению его лица, он не хотел, чтобы тот останавливался здесь, и мне стало интересно, почему.

Второй бродяга приблизился к костру и бросил свой мешок на землю.

– Доброго дня, – сказал он.

– Доброго дня, – ответил Скрипач. – Куда путь держишь?

– В Аделаиду.

– Туда путь неблизкий.

– Да. Есть закурить?

– У меня одни окурки. Бери, если хочешь.

– Этого хватит. – Бродяга взял окурок, который протянул ему Скрипач, и зажег его от горящей палки из костра.

– Ты проходил через Тураллу? – спросил он Скрипача.

– Ну да. Я пришел сюда днем.

– Какие там мясник и пекарь?

– Пекарь ничего, дал мне несколько черствых булок, а мясник дурной. Обгорелой спички не выпросишь. За кусок баранины человека готов убить.

– Ты заходил в паб с черного хода?

– Ну да. Мне там дали остатки жаркого. Повариха там хорошая – здоровенная такая баба. Нос как лопата, хоть кирпичи им укладывай. Попроси у нее. А с дружком ее лучше не связывайся. Невысокий такой парень, за все требует, чтобы его угощали выпивкой.

– А фараоны есть?

– Нет, но будь поосторожнее с фараоном в Балунге – это чуть дальше, – он там паршивый. Если напьешься, сразу в тебя вцепится.

– У меня всего один шиллинг, так что черт с ним!

– Дальше на севере будет лучше, – сказал Скрипач. – Там у них прошли дожди, и все фермеры сидят в пабах. Вот там брюхо и набьешь.

Он отрезал тонкий ломтик от хлеба, который дала ему моя мать, поделил печенку, положил на хлеб один кусочек и протянул его чужаку.

– На, подкрепись.

– Спасибо, – сказал тот. Немного пожевав, он спросил: – У тебя случайно не найдется иголки с ниткой?

– Нет, – ответил Скрипач.

Чужак посмотрел на дыру у себя в штанах, сквозь которую виднелось голое колено.

– А булавки?

– Нет.

– И башмаки у меня тоже на ладан дышат. Сколько в этих краях платят жнецу?

– Семь шиллингов в день.

– Верно, – кисло сказал чужак. – Семь шиллингов в день, да еще расплачиваются по субботам, чтобы не кормить тебя в воскресенье. Еще окурка не найдется? – прибавил он.

– Нет, самому не хватит, – сказал Скрипач. – В Туралле сегодня танцы. Утром у дверей найдешь кучу окурков. Думаю, пора тебе выдвигаться, а то не успеешь добраться до Тураллы засветло.

– Да, – задумчиво произнес мужчина. – Думаю, пора. – Он встал. – Прямо? – спросил он, одним движением закинув мешок на плечо.

– Пройдешь первый поворот, а на втором свернешь. Мили через две.

Когда он ушел, я спросил Скрипача:

– Разве это был дурной человек?

– У него мешок длинный и пустой, – объяснил Скрипач. – С такими лучше не иметь дел. У них никогда ничего нет, они из тебя все соки высосут. Если такой попадется в попутчики, его все равно что на горбе тащить. А теперь показывай, где ваш сарай.

Я отвел его в сарай, где отец, видя, что я болтаю с ним, уже постелил немного чистой соломы.

Скрипач молча посмотрел на нее, а потом сказал:

– Ты даже не представляешь, какой ты счастливчик.

– Это ведь хорошо – быть счастливчиком? – спросил я. Он мне очень нравился.

– Да, – ответил он.

Я смотрел, как он разворачивает мешок.

– Господи! – воскликнул он, заметив, что я еще здесь. – Ты как пастушья овчарка. Не пора ли тебе пойти домой и напиться чаю?

– Да, – сказал я. – Пожалуй, пора. Спокойной ночи, мистер Скрипач.

– Спокойной ночи, – прохрипел он.

А через две недели он сгорел у костра в восьми милях от нашего дома.

Человек, рассказавший об этом отцу, сказал:

– Говорят, он не просыхал дня два. А ночью скатился в костер – знаете, как это бывает… Я когда ехал сюда, говорил Алеку Симпсону: «Это его дыхание загорелось, вот что случилось», – сказал я ему. Он, верно, серьезно надрался. Как только его дыхание загорелось, огонь пошел по внутренностям, как по запальному шнуру; он, верно, сгорел, как спичка, ей-богу! Так я и сказал Алеку Симпсону. Знаете Алека? Он купил у меня гнедую кобылу. Я ему сейчас сказал, перед тем как приехать сюда, что так все и произошло. И Алек сказал: «Вот черт! Ты, наверно, прав».

Отец помолчал немного, потом произнес:

– Что ж, пришел конец бедняге Скрипачу: умер, значит.

Большинство мужчин разговаривали со мной снисходительно – так они относились ко всем детям. В компании других взрослых им доставляла удовольствие возможность позабавить их за мой счет, не потому что они хотели обидеть меня, а потому что от моей доверчивости их так и подмывало подшутить надо мной.

– Ну как, Алан, начал объезжать норовистых лошадей? – спрашивали они, и я считал этот вопрос серьезным, потому что видел себя не так, как видели они.

– Пока нет, – отвечал я, – но скоро буду.

Тот, кто расспрашивал меня, считал этот ответ забавным и поворачивался к товарищам, чтобы рассмешить и их.

– Слыхали, а? Он собирается объезжать норовистых лошадей на следующей неделе.

Некоторые говорили со мной кратко и свысока, считая всех детей скучными и неспособными сказать что-либо интересное. При встречах с такими людьми я молчал, потому что в их компании чувствовал себя не в своей тарелке.

А вот с бродягами и сезонными рабочими, как я выяснил, все происходило по-другому. Это были одинокие люди, часто робевшие и смущавшиеся, когда к ним обращался ребенок, но, увидев, что я настроен дружелюбно, они были рады поболтать.